Вишенки

Ладно, успокаивает себя Данила. Время, оно такая вещь, что всех рассудит, на свои места расставит, врагов может помирить, а друзей сделать врагами заклятыми. Даже вот с ним, с Данилой. Как по первому времени переживал, вспомнить страшно, как терзал себя. Но живёт до сих пор, переживает, конечно, но чтобы пистолет в руки? Нет уж, дудки! А тогда казалось самым лучшим выходом из положения, решением самым надёжным. А может, наливка это, не сам Данила подносил к виску наган?

Выходит, и он сам уже маленько изменился? Не полностью, но самую малость? Наверное, так оно и есть. Но чтобы простить Ефима, как просил Кузьма, да и все дети его просят, нет, к этому он не готов. Он знает точно, что ещё не скоро заживёт эта рана в душе. И заживёт ли? Кто знает?

Хлопоты перед свадьбой Агаши затмили собой все остальные проблемы, переживания. Данила помогал, как мог. Видел, как готовили у Гриней, потом таскали к ним, Кольцовым, чугунки да миски. У Гриней в погребе Ефим сделал полки, туда складывали всё, что быстро портится, лето всё ж таки. Потом будут бегать, да уже и бегают, снуют туда-сюда. Чужим людям со стороны кажется, что всё между Гринями и Кольцовыми тишь да гладь. Но Данила остаётся верен себе. Марфа попросила его сбегать до погреба, принести жбан кваса, так цыкнул, что та от неожиданности чуть не уронила тарелку со студнем.

– Тьфу, дурень старый! – и заматерилась по-мужски, да так складно, что он оторопел даже. – Все люди как люди, а этот всё обидки корчит, всё никак из детства не выйдет. Внуки скоро, а он…

– Замолчь! – прошипел, чтобы гости не заметили, не услышали. – Замолчи, а не то я такую вам свадьбу учиню, что хоть святых выноси.

И не пошёл, и Ефим с Глашей не сидели за столом вместе с гостями. Правда, Глаша помогает, подносит-уносит к столу да от стола, сама не садится. А Ефим тот носа не кажет, всё у себя во дворе. Так ему и надо!

И так до вечера, пока гости не разошлись, ходил с камнем на душе, снова переживал.

Вот и сегодня, в воскресенье, на второй день свадьбы поднялся пораньше, принялся растапливать печку, Марфа с Надеждой что-то готовить ещё будут. У Гриней уже топилась печка, Данила видел, как тянуло дымом из трубы. Тоже стараются Глаша с Ефимом. Данила знает, что его сосед с самого первого дня женитьбы всегда сам растапливал печку, всё жену Глашу жалел. И теперь продолжает, сам топит.

Потянулись первые самые нетерпеливые гости, в основном мужики, им опохмелиться надо. Встречал их ещё на входе у калитки, вёл к отдельно стоящему столу у стенки сенцев, что Марфа специально накрыла для такого случая – поправлять здоровье слегка перебравшим гостям.

Уже, было, налили по второй чарке, Данила не пил, только пригубит, но за компанию приходилось сидеть вместе со всеми. Хозяин-то как-никак.

– А давай, Данила Никитич, – наладился, было, говорить Аким Козлов, как со стороны деревни послышалось тарахтение телеги. И чей-то крепкий мужской мат повис в воздухе.

– Кого нелёгкая несёт? – гости выбежали к калитке, уставились на деревенскую улицу.

В их сторону посреди улицы летел возок председателя колхоза Сидоркина Пантелея Ивановича. Сам возница стоял в возке, стегал кнутом и без того стелящегося по-над землёй жеребца.

– Что с ним? На Пантелея это непохоже, – изумились мужики. – Что-то стряслось!

– Сидите всё? – председатель осадил коня так, что тот взмыл на дыбы. – Грёба душу мать! Они всё сидят, не знают, так и страну пропить можно! Радио почему не слушаете, в креста телегу, печёнки, селезёнки и прочую требуху вашу мать, а водку хлещете?

От коня валил пар, спадали хлопья пены.

И гости, и хозяин так и замерли с чарками в руках, уставившись на такого непривычно злого и разъярённого председателя.

И птиц почему-то не стало слышно в эту пору, даже собаки замолчали. Только шумели на ветру деревья да дрожали с лёгким белым налётом листья осины.

Глава 19

Макар Егорович сидел в уголке теплушки, на нарах, смотрел, как горит в печурке, что посреди вагона, огонь. Неплотно закрытая дверца печки пропускала отблески пламени, они колыхались, бродили в темноте. Дежурный фонарь над входом практически ничего не освещал, мерцая в такт движению состава, отливало мёртвой серостью лицо конвоира, что дремал у двери.

Тепло, и слава Богу. Правда, в первый день, когда поезд тронулся, сильно дуло из щели, так Макар заделал, заткнул её тряпками, законопатил, потому и не дует больше. Вот уж не думал, что придётся вот так на старости лет как арестанту следовать в ссылку.

В районе около месяца держали в фильтрационном лагере, на работу не водили, практически не кормили. Так, утром и вечером по миске пустой баланды, и всё.

Наконец отобрали, рассортировали кого куда. Часть выселенцев направили, по слухам, в Сибирь, за Урал. А вот его, Щербича Макара Егоровича, а с ним ещё человек пятьсот отправлять будут, и опять по слухам, на Соловки.