Вишенки

С тех пор больше не ходил на сходы, боялся за себя, что не сможет сдержаться, выскажет правду-матку в глаза. А кто ж её любит, правду-то? Вот именно, потому и не ходил, что не хотела сельская власть слушать правду. Высказывал всё Ефиму да Даниле. А парней не стало, уехали в губернский город, перекинулся на их жён. Теперь они выслушивали дедушкины взгляды на жизнь.

– Дедунь, ты так складно говоришь, что мы с Марфой готовы тебя в начальники поставить, вот тебе крест, – Глаша в такие минуты дедушкиного откровения брала его под руки, усаживала на лавочку у дома и превращалась в терпеливого слушателя. – Как панского управляющего Функа Рудольфа Францевича. Ты всё, что хочешь сказать, говори мне, я выслушаю. И перечить не буду, так что, говори со мной. Буду тебе поддакивать да кивать головой. Только не ходи туда, на сходы эти, гори они огнём.

Деревенька притихла, сгорбилась, ушла в себя. И даже праздники христианские проходили без прежнего размаха.

Пасха прошла как-то тихо, незаметно, без шумных застолий, без привычного катания крашеных яиц, игры в битки на яйца. Хотя ребятишки и ввязывались в эти игры, однако той взрослой поддержки, как в прошлые времена, не было. На Троицу не видно было украшенных, праздничных подвод с нарядно одетыми гостями из близлежащих деревень – Борков, Слободы, Пустошки.

На службу праздничную в церковь к отцу Василию сходили, это святое. Заодно и сахарные петушки на палочках всё ж таки из Слободы привезли для ребятни, а вот на ярмарку туда так массово, как это было год назад, не поехали. И сами жители Вишенок не спешили гостевать, больше сидели дома, отмечали Троицу скромно, по-семейному.

Макар Егорович привёз для Глаши и Марфы по большой шёлковой шали в подарок, да по кульку конфет в разноцветных бумажных обёртках.

– Это, чтобы вы несильно скучали без мужей, пока они будут на учёбе.

Для новорожденного выделил хороший отрез ситца.

– Пошьёшь парню одежонку. Не гоже мальцу в домотканом бельишке с детства тельце натирать. Пора уже жить по-новому, и одеваться в том числе.

– Ой, Макар Егорович, ну зачем? – Марфа прижимала подарки к груди, из скромности отнекивалась, а сама готова была расплакаться от благодарности.

За всю её жизнь ещё никто и никогда не дарил ей подарков, тем более таких. Вот уж никогда не думала, что её муж Данилка в почёте и уважении у такого богатого человека, как Макар Егорович Щербич. После того как прежний пан Буглак исчез бесследно, он теперь новый пан, новый землевладелец.

– Мы прямо городскими стали, – Глаша тут же накинула шаль, прошлась перед сестрой, подбежала к зеркалу.

– А то! Чем вы хуже городских барышень? Да рядом с вами ни одна из них на одной версте не стояла, – Щербич достал из мешка две пары хороших яловых сапог на кожаной подмётке. – А это вам, парни, щеголять в губернском городе. Не в лаптях же ходить? Да и мне не будет стыдно за своих работников. Там меня хорошо знают, а тут вы в лаптях. Понимать надо. Надеюсь, окупятся мои заботы сторицей.

Всё лето Макар Егорович готовил землю для сада. Сам лично исходил поля вдоль и поперёк, нанял людей и контролировал, чтобы корчевали кусты чисто, без остатка корневищ.

Важно было грамотно распределить, чтобы под сады не бросовые земли достались, и в то же время нельзя было забывать о ржи с пшеницей: хлеб – всему голова! Но и оставлять заросли кустарников – это не по-хозяйски.

Дважды выкосили траву на землях под сады и только потом хоть мелко, но вспахали. Дёрн в саду тоже никуда не годится, можно будет и горох посеять серёд деревьев или какую другую культуру, что сможет ужиться между яблонь да груш.

И о винокурне не забывал: выписал оборудование, по железной дороге доставили до уездного городка, а оттуда – обозом. Теперь ждали Ефима, чтобы грамотно установить, к осени подготовить в работу.

Ну, а саженцы высаживать будут по осени под зорким оком нового садовода Кольцова Данилы Никитича. Вывезут из губернского города и сразу же в землю.

Сегодня припозднился, возвращался домой в Борки уже затемно. Коня пустил шагом, сам почти дремал в пролётке, устал за день. Не заметил, как конь остановился, очнулся от мужского голоса.

– Что ж ты, Макар Егорович, себя не бережёшь, не остерегаешься?

– в заросшем бородатом мужчине не сразу узнал бывшего старосту Вишенок Николая Павловича Логинова, признал по голосу.

– Кого бояться? Здесь мой дом, моя земля, – Щербич скинул остатки дрёмы, пододвинулся, освобождая место для случайного пассажира. – Ты сам, Николай Павлович, откуда? Что-то давненько о тебе ни слуху ни духу.

Мужчина встал на подножку, уселся рядом с хозяином, взял вожжи.

– Может, кучером к себе возьмёшь по старой памяти?

– Так серьезно? – Макар Егорович повернулся лицом к пассажиру.

– Неужели не можешь найти себя при новой власти?