Вишенки

Свадьбу сыграли на Покров Пресвятой Богородицы. Поступили по новым законам: молодые расписались в волостном совете, и только после этого отец Василий обвенчал Степана и Елизавету. На такой очерёдности настоял сам батюшка. Нет, от обычаев христианских, православных не отказались, венчание – это святое!

Гостей особо не приглашали, только свои, самые близкие и родные. Со стороны жениха были Николай Павлович Логинов, отец Василий с матушкой Евфросинией да их старшая дочь с мужем. С женой приехал бывший начальник полиции уезда отставной полковник Скворцов Григорий Степанович. Вот и всё. Скромно.

С другой стороны смогли прийти две старшие сёстры молодой с мужьями да бывший фронтовой товарищ мужа Анны Григорьевны, однополчанин по боям под Ляояном в 1905 году, где и ранило отца Лизоньки, Белых Иван Аркадьевич с женой и младшей дочерью, ровесницей невесты.

Конечно, скромно! Все понимали, что очень скромно, но не в меньшей степени понимали, что не те времена, чтобы показать ширь русской души, размах веселья. А так скромно, но от чистого сердца, от всей души.

В конце концов, счастье и благополучие семейной жизни не определяются, слава Богу, наличием гостей и обилием выпивки да закуски на столах. Об этом поведал отец Василий после того, как Анна Григорьевна всплакнула из-за такой скромной свадьбы.

– Не так я мечтала выдать замуж свою Лизоньку, нет, не так.

– Неужто зять не по нраву, сватьюшка? – ревниво вопрошал Макар Егорович, очень болезненно реагирующий на все недостатки сына, высказанные посторонними.

– Что вы, что вы, Макар Егорович, как могли подумать такое? – оправдывалась сватья. – Не о том я речь веду, люди добрые. Хотелось троек с бубенцами да чтобы цыгане истомные песни играли, танцы задорные! Да чтобы веселье неделю не прекращалось, чтобы вся округа запомнила свадьбу дочурки моей, Лизоньки!

– Будет, будет, Аннушка, – матушка Евфросиния наклонилась через стол к хозяйке, заговорила проникновенно. – Не гневите Бога, Аннушка, не об этом печалиться, думать надо. Стол ломится, чего уж. Благословите молодых на долгую и счастливую жизнь, на детишек здоровых да умных, а шум вокруг свадьбы – это от лукавого, любушка вы моя! Неужели бабье счастье в кутеже гусарском?

– А в чём же, матушка, счастье женское? Ну-ка, ну-ка? – Макар Егорович весь подался вперёд. – Мне такая мыслишка частенько на ум приходит, да вот ответа так и нет, не получил, а хочется.

– Жениться надо было после смерти Клавдии, рассказала бы тебе новая жена, чего там, – пришёл на помощь матушке священник. – А так прожил бобылём, прости Господи, ни себе, ни людям, не обижайся, брат.

– А вот тут ты не прав, батюшка, – Щербич едва ли не вскочил за столом. Глаза гневно блеснули, лицо взялось мелом. – По чину, по сану тебе положено разбираться в человеческих душах, а вот того не знаешь, что в моей израненной душе есть место только для Клавдии, понятно, отец святой?! И не надо туда лезть, упрекать меня, – обиженно замолчал, уставился на жареных куропаток.

За столом наступила неловкая тишина. Гости опустили головы, старались не смотреть в глаза друг другу, молчали.

– Прости, Макарушка, прости, дружок мой преданный! – священник встал из-за стола, поклонился в сторону Щербича. – Не обижайся, но и на священнослужителя бывает проруха.

– Ладно, чего уж ты, Василий Петрович, – Макар Егорович пожал протянутую руку. – Но и на самом деле для меня на всю жизнь покойница Клавдия – свет в окошке. Она, только она в душе моей, вот так-то, гости дорогие.

– Вот вы, Макар Егорович, и ответили на половину своего вопроса, – первой заговорила матушка Евфросиния. – Это же какое счастье для женщины, что её любят вот так, как вы, даже после смерти!

– А вторая половина? – вроде как согласился с матушкой, успокоившись, взял себя в руки Щербич. – Я услышу ответ на вторую половину своего вопроса?

Все задвигались, заулыбались, послышались одобрительные голоса довольных таким быстрым разрешением назревающегося конфликта.

– Отвечу. Узнаете, но только это будет мой взгляд, мой ответ, а вы уж примеряйте его, куда хотите и к кому пожелаете. Может быть, кто-то со мной и не согласится, но тому Бог судья. Это я так думаю, это моё видение бабьего счастья.

Матушка скромно потупилась, перебирала загрубевшими от сельской работы пальцами кончик платка, собиралась с мыслями. Все ждали, заинтересованные.

– Любить самой, вот так, как вы, Макарушка, продолжаете любить жену, так и женщине для счастья необходимо любить своего мужчину, мужа, рожать от него детей, – бросила мимолетный взгляд в сторону батюшки, продолжила. – Заботиться о них, трудиться ради них, жить ради них, совершенно забыв о себе. Вставать и ложиться спать с мыслями о муже, о детишках. Если вдруг у кого-то возникнет вопрос ко мне, я постараюсь упредить его: я счастлива! Да! Я счастлива! – закончила матушка Евфросиния и гордым взглядом обвела застолье.