Вишневый омут. Хлеб - имя существительное

Из избы отец Леонид вышел в сопровождении пяти или шести старух – когда они только успели наползти в Агафьину хижину! Каждая несла что-то в узелке, одна – еще и в большой, плетенной из ивовых прутьев корзине. Все это под наблюдением невозмутимого и деловитого батюшки было уложено частью в багажник «Москвича», частью на заднее сиденье, внутрь машины. Проверив, прочно ли уложена поклажа, отец Леонид не по летам быстро взобрался в автомобиль, приветливо сделал ручкой – мне даже показалось, что он подмигнул, – дал протяжный гудок и задом лихо выкатился на улицу.

«Москвич» окутался пылью и через минуту пропал из глаз.

У ворот рядком стояли довольные, счастливые богомолки.

Пробошник

Электрический свет, радио и прочие признаки цивилизации, выражаясь языком военным, дважды пытались овладеть населенным пунктом В., то есть Выселками. Первый раз атака напоминала лихой кавалерийский наскок. Где-то в середине двадцатых годов нашего столетия по кривым улицам и проулкам Выселок, от избы и до избы, точь-в-точь как в известной песне, зашагали не то чтобы торопливые, но все же натуральные столбы. Какие-то люди приехали из города, набрали в помощь себе сельских активистов, таких, как Кузьма Никифорович Удальцов (ныне Капля), Николай Евсеевич Зулин (ныне почтмейстер Зуля), Акимушка Акимов (ныне депутат сельского Совета, председатель сельского товарищеского суда и кузнец), покликали дюжины две ребятишек и приступили к работе. Они по-кошачьи лазали по кривым столбам, ввинчивали белые фарфоровые чашки; одни делали это самое, а другие вслед за первыми натягивали проволоку, третьи копошились под соломенными крышами, густой, никогда не стриженной и не причесываемой волосней нависшими над подслеповатыми, угрюмыми окошками, вертели дыры в стенах и тянули туда «нитку» – так звали они тонкую проволоку, убегающую от каждого столба к избе.

Дней через пять в каждом доме, в красном углу, рядом с образами святых, уже лежала какая-то подковка с круглыми раковинками на концах. Всяк уже знал, как зовут ту подковку – наушник. Когда наушники лежали, ничего не было слышно. Но стоило их пристроить к собственным ушам, они начинали громко говорить о чем-то тонким, псаломщичьим голосом. На лице слушающего появлялось выражение приблизительно такое, какое бывает у человека, когда его щекочут под мышкой: ему и приятно, и смешно, и неловко, отчего на глазах появляются слезы. Изредка радиослушатель взмыкивал по-бычьи, удивленно мотал волосатой головой. Семья стояла в очереди, нетерпеливо дергая счастливца за рубаху – хватит, мол, послушал, и довольно. Со следующим повторялось то же. По вечерам, когда передавались последние известия, возле наушников собиралось полно народу. Слушал самый грамотный, все остальные довольствовались тем, что тот сообщит им.

Немного позже по тем же столбам протянули электропровод. Арендатор водяной мельницы Кауфман поставил дополнительную турбину, и мельница дала Выселкам и другим окрестным селам и деревням ток. Выселки преобразились. В избах не выключали свет и ночью, когда он был совсем ни к чему, – о счетчиках и других электромонтерских премудростях тогда знать ничего не знали; откуда-то понатаскали лампочки размером с человечью голову и светили ими во всю ивановскую. Одна изба стремилась перещеголять другую по обилию света. Мужички подстриглись сами и подстригли крыши изб, чтоб свесившаяся солома не мешала кинуть далеко на дорогу сноп чудесного света.

Глядя на это волшебство, нежданно-негаданно нагрянувшее в Выселки, люди смеялись, обливаясь радостными, счастливыми слезами. Смех этот, однако, был недолгим и непрочным. В двадцать девятом году мельница была экспроприирована у Кауфмана. Кауфман, узнав о надвигавшейся на него беде, перед тем как бежать, поломал, затопил все турбины.

В Выселках женщины выстроились в длинную очередь за керосином. После электричества пятилинейные и семилинейные лампы казались жалкими коптилками. Наушники тоже замолчали. Поговаривали, что кулацкие сынки перерезали где-то провода, а чинить их было некогда и некому: в деревнях вовсю шла коллективизация. Столбы некоторое время стояли нетронутые, как остатки исчезнувшей вдруг цивилизации. Потом добрались и до столбов. Сперва ребятишки озорства ради расстреливали из рогатки фарфоровые изоляторы; Акимушка Акимов своевременно догадался постаскать проволоку, и огромными мотками, точно греющиеся на солнце удавы, она долго еще лежала возле колхозной кузницы. Последними, как стоявшие насмерть солдаты, пали под злыми топорами и пилами столбы.

Казалось, старое одержало решительную победу над атаковавшим его новым: Выселки погрузились во мрак – и надолго. Об электричестве и радио вспоминали теперь, как о прекрасном сне, – не более того.