Вишневый омут. Хлеб - имя существительное

Однако новое не отступило вовсе. Похоже было на то, что оно перешло к длительной осаде. До конца тридцатых годов об электричестве и радио не было ни слуху ни духу. А вот в начале сорокового вновь пошел слух, что от райцентра уже ставят столбы – да не кривые, временные, как прежде, а высокие, стройные, сосновые, просмоленные у комлей – для долговечности. Весной сорок первого авангард этих столбов с гвардейской выправкой вступил в Выселки. Не было еще проводов, а столбы уже сами гудели от нетерпения – густо и стройно. Чувствовалось, что собирались они потрудиться на славу. К воскресенью, то есть к 22 июня 1941 года, в каждой избе опять были – только уж не наушники, а черные репродукторы. В воскресенье была самая первая передача и самая страшная: из черных, разверзшихся над тихим сельским миром репродукторов заговорила война. Теперь в Выселках слушали ее голос четыре долгих ужасных года.

Слушали при коптилках в плохо натопленных избах. Слушали полуголодные и вовсе голодные. Слушали полураздетые и вовсе раздетые. Слушали женщины, старики и дети. Слушали и всякий раз думали одно и то же, одно и то же: «Как он там, жив ли, родимый?» А те, кому некого уже было ждать, к кому вместо родимого пришла с войны та черная бумажка, – и те слушали. Слушали все, потому что ждали победы.

А электричество?

О нем и не думали до середины пятидесятых годов. Не думали даже тогда, когда пора было бы уже и подумать. Как-то свыклись с мыслью, что в Выселках оно не приживется, электричество.

Однажды Капля, как бы между прочим, обронил на одном из собраний:

– Что же получается, товарищи? Выходит, наши Выселки есть Советская власть минус электрификация? Годится ли такое положение, а? И будем мы век сидеть в темноте, как бирюки? Бирюк-то и в темноте видит, а человек много ль увидать могет?

Колхозники посмеялись, потом призадумались: а ведь прав Капля! К тому времени электричество было почти во всех ближайших селениях, а по ночам отовсюду виделось заманчивое мерцание. Порою грезилось, что это всадники жгут костры, обложили со всех сторон Выселки и с рассветом пойдут на штурм. Наступал, однако, рассвет, далекие и близкие огни гасли, а в Выселках все оставалось по-прежнему. Руководители колхоза и сельского Совета где-то прослышали, что их село получит ток от государственной линии, проходившей якобы неподалеку. Ждали еще год, а потом разозлились. Стали атаковать вечного депутата:

– Ты, Акимушка, самый старый у нас коммунист. Займись электричеством. Срам ведь – везде есть, а у нас нету!

В конце концов купили двигатель. Сложили из камней небольшое помещение, пол залили цементом, установили там машину. Сначала свет провели на фермы, на тока, которые теперь назвали механизированными, а к зиме он устремился и в избы.

Механиком на станцию определили Пашку Антипова, лучшего тракториста в Выселках. Антипову было за пятьдесят, однако старый и малый звали его не иначе, как Пашка. Антипов принадлежал к нередкой на селе категории лиц, к которым отношение не меняется с возрастом. Если такого человека назвали Пашкой в младенчестве, он остается Пашкой и в свои семьдесят лет. Объясняется это очень просто: человек сохранил свою яркую индивидуальность, которая проявилась у него рано и продолжалась на протяжении всей жизни. Есть, скажем, такое имя, как Алексей. Но вот почему-то одного все зовут Ленькой, второго Алехой, третьего Алешкой, четвертого просто Лешкой, ну а пятого так, как полагается, – Алексей. И никак ты Алеху не назовешь Алексеем. Алеха-то и есть Алеха, какой-нибудь рубаха-парень, озорник и бабник; Алексей же тих, степенен, красная девка; Лешка – свой в доску, не обременяет головушку слишком уж глубокими мыслями.

Пашка остался Пашкой, вероятно, потому, что очень непосредствен по характеру, весел и добродушен. И, не скроем, первый на селе картежник. Нельзя сказать, чтобы он всегда выигрывал. Скорее напротив, так же, как и его дружок, однорукий Зудя, Пашка чаще оставался в проигрыше, но не унывал: игра для него была вроде спортивного развлечения.

С приходом электричества положение игроков сильно облегчилось. Бывало, на сборы уходил весь вечер и половина ночи, а теперь все в высшей степени упростилось. Мигнет в избе лампочка один раз – доярки идут на вечернюю дойку коров. Два раза мигнет лампочка – свинарки отправляются на ферму. Три раза – время телятниц. Четыре раза – на летучку к бригадиру за получением завтрашнего наряда. Ну а в пятый раз мигнет – пора отправляться в Пашкину будку, на электростанцию: пятью сигналами Пашка скликает игроков. Нередко можно слышать, как Зуля, утратив бдительность, спрашивает у жены или детей:

– Сколько раз мигнуло?

Ежели супруга в добром расположении духа, то скажет правду:

– Пять.

Если же Зуля провинился перед нею в чем-то, сообщит не без внутреннего злого торжества:

– Два раза мигнуло. Ступай к свиньям!

– Дура ты, – вздохнет Зуля и будет терпеливо ждать установленного сигнала до вторых или даже третьих кочетов.