Читаем Вислава Шимборская. Стихи полностью

любой, какой ни придай ему, облик.

Тишина над ним срослась без шрама от голоса.

Его отсутствие приобрело вид горизонта.

Ноль пишется наедине.

Пытки

Ничего не меняется.

Тело подвержено боли,

должно есть, дышать воздухом, спать,

кровь струится под тонкою кожей,

есть запас зубов и ногтей,

кости хрупки, суставы вполне растяжимы.

В пытках все это учитывается.

Ничего не меняется.

Тело дрожит, как дрожало

до основания Рима и по основании,

в двадцатом веке до и после рожденья Христа,

пытки остались те же, только Земля стала меньше

и если что происходит, то словно за стенкой.

Ничего не меняется.

Прибыло только людей.

К провинностям старым

просто добавились новые —

настоящие, выдуманные, сиюминутные, никакие.

Только вот крик,

которым тело за них отвечает,

был, есть и будет криком невинности

согласно извечной шкале и реестру.

Ничего не меняется.

Разве только манеры, церемонии, танцы.

Взмах рук, прикрывающих голову,

остался, однако, все тем же.

Тело извивается, вырывается, бьется,

падает, сбитое с ног, корчится,

синеет, пухнет, истекает слюной, кровоточит.

Ничего не меняется.

Кроме течения рек,

линий лесов, побережий, пустынь, ледников.

Среди этих пейзажей мается —

такая маленькая — душа,

исчезает и возвращается,

то она ближе, то дальше,

сама себе чуждая, неуловимая,

не всегда уверенная в собственном существовании,

в то время как тело есть, есть и есть,

и некуда ему деться.

К вопросу о статистике

Из ста человек,

знающих все лучше других, —

пятьдесят два;

неуверенных в каждом шаге —

почти все остальные;

готовых прийти на помощь,

если это не займет много времени, —

целых сорок девять;

добрых при любых обстоятельствах,

потому что не умеют иначе, —

четыре, но может и пять;

склонных восхищаться, не завидуя, —

восемнадцать;

живущих в постоянном страхе

перед кем-то или чем-то —

семьдесят семь;

способных быть счастливыми —

двадцать, чуть больше;

безобидных в одиночку,

звереющих в толпе —

больше половины, наверно;

жестоких,

если потребуют обстоятельства, —

этого лучше не знать

даже приблизительно;

крепких задним умом —

немного больше,

чем крепких передним;

ничего не берущих от жизни, помимо вещей, —

сорок,

хотя хотела бы ошибаться;

съежившихся, изболевшихся

и без фонарика в темноте —

восемьдесят три

рано или поздно;

заслуживающих сочувствия —

девяносто девять;

Смертных —

сто из ста,

цифра, которая до сих пор не подвергалась

                                                                   изменению.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Золотая цепь
Золотая цепь

Корделия Карстэйрс – Сумеречный Охотник, она с детства сражается с демонами. Когда ее отца обвиняют в ужасном преступлении, Корделия и ее брат отправляются в Лондон в надежде предотвратить катастрофу, которая грозит их семье. Вскоре Корделия встречает Джеймса и Люси Эрондейл и вместе с ними погружается в мир сверкающих бальных залов, тайных свиданий, знакомится с вампирами и колдунами. И скрывает свои чувства к Джеймсу. Однако новая жизнь Корделии рушится, когда происходит серия чудовищных нападений демонов на Лондон. Эти монстры не похожи на тех, с которыми Сумеречные Охотники боролись раньше – их не пугает дневной свет, и кажется, что их невозможно убить. Лондон закрывают на карантин…

Александр Степанович Грин , Ваан Сукиасович Терьян , Кассандра Клэр

Любовное фэнтези, любовно-фантастические романы / Поэзия / Русская классическая проза
Полет Жирафа
Полет Жирафа

Феликс Кривин — давно признанный мастер сатирической миниатюры. Настолько признанный, что в современной «Антологии Сатиры и Юмора России XX века» ему отведён 18-й том (Москва, 2005). Почему не первый (или хотя бы третий!) — проблема хронологии. (Не подумайте невзначай, что помешала злосчастная пятая графа в анкете!).Наш человек пробился даже в Москве. Даже при том, что сатириков не любят повсеместно. Даже таких гуманных, как наш. Даже на расстоянии. А живёт он от Москвы далековато — в Израиле, но издавать свои книги предпочитает на исторической родине — в Ужгороде, где у него репутация сатирика № 1.На берегу Ужа (речка) он произрастал как юморист, оттачивая своё мастерство, позаимствованное у древнего Эзопа-баснописца. Отсюда по редакциям журналов и газет бывшего Советского Союза пулял свои сатиры — короткие и ещё короче, в стихах и прозе, юморные и саркастические, слегка грустные и смешные до слёз — но всегда мудрые и поучительные. Здесь к нему пришла заслуженная слава и всесоюзная популярность. И не только! Его читали на польском, словацком, хорватском, венгерском, немецком, английском, болгарском, финском, эстонском, латышском, армянском, испанском, чешском языках. А ещё на иврите, хинди, пенджаби, на тамильском и даже на экзотическом эсперанто! И это тот случай, когда славы было так много, что она, словно дрожжевое тесто, покинула пределы кабинета автора по улице Льва Толстого и заполонила собою весь Ужгород, наградив его репутацией одного из форпостов юмора.

Феликс Давидович Кривин

Поэзия / Проза / Юмор / Юмористическая проза / Современная проза