Високосный, 2008 год

А когда те удивлённо переглянулись, добавил традиционно своё, Гудинское:

– «Ну, что?» – спросил Иван Гаврилович, обращаясь к женщинам.

– «Тюльку гнать не будем?!» – помог ему до конца выразить свою мысль, проходивший мимо Платон.

На обратном пути Надежда Сергеевна, услышав смех женщин, как результат пребывания там Платона, больше из ревности, попросила того, и так очень занятого наклейкой этикеток, принести ещё и бутылки масла со склада.

На что уже возмущённый Платон попросил её:

– «Надь, ты же знаешь, я весь в работе, а там у тебя свободный сотрудник весь день шарики дрочит и тюльку бабам вставляет! Предложи ему размяться, отдохнуть от дрочиловки и тюльку свою вытащить, а то у него и тут и там будут застойные явления!».

В отместку за свою излишнюю смелость, после посещения столовой Платон Петрович подвергся давно забытой атаке Надежды Сергеевны:

– «Платон! Опять от тебя столовкой пахнет!?» – домогалась она.

– «А я слышал, что в Кащенко не пахнет!» – отбился он от сумасшедшей.

– «Кого дерёт чужое горе?!» – услышал Платон любимое гудинское выражение, уже проходя к себе.

Тут же он вернулся, дабы разобраться с хамом, но дал маху.

– «А где этот-то? Старичок-мудачок!» – спросил Платон Надежду, будто бы не заметив в углу Гудина.

Пока та, опешив, с приоткрытым ртом, широко раскрытыми глазами впилась в Кочета, из угла донеслось старчески визгливое:

– «Не Кочет ты, а куроёбов!» – вскипел Гаврилыч.

– «Пардон! Козла-то я и не приметил!» – успел вставить Платон, захлопывая за собой дверь.

Но Гудин не успокоился. Он страстно желал оставить последнее слово за собой. Потому вошёл к Платону с домашней заготовкой, как он считал, тонких оскорблений:

– «Ну, что? Одинокий ты наш, … рабочий!» — обозвал он Платона за то, что тот сидит один в своём рабочем помещении.

Но тот сразу отбился:

– «Да нет! Я не одинокий, а параокий! Это ты у нас такой… И я не рабочий, а инженер, к тому же механик! Но не автомеханик, какой-нибудь, а космический! Так что с моих высот тебя говно, или дипломированное ЧМО, не видно!».

Уходя с работы, Платон спросил дежурную вахтёршу про уборщицу:

– «Галина Александровна! А Вы завтра утром увидите Нину Михайловну?».

– «Нет, Платон Петрович! Я ведь ночью не дежурю!» – гордо ответила интеллигентка.

– «А! Да! У Вас же ведь есть джентльмен!».

– «У меня есть верный паж!».

Да, да, да! Вы же у нас королева! – не стал Платон продолжать вслух.

Галина Александровна вообще была женщиной бомондящейся, строящей из себя знатока культуры, искусств и нравов.

Платон хорошо запомнил её доброжелательные критические замечания на его писанину. Тогда Галина Александровна метко и чётко уловила и указала ему, что он, по её мнению, пишет сходу, не шлифуя текст, не оттачивая мастерство, ни стиль, ни слово.

– «Это, конечно, говорит о Вашей большой одарённости. Но вы ленивы, Платон Петрович. Над текстом надо работать!».

И Платон работал, но не над старым текстом, а над новой информацией.

Её было столько много, а планы были столь грандиозны, что у него почти не было возможности глубоко вникать в правильность написанного.

И самый большой объём информации, особенно порочащей человеческое достоинство, шёл, естественно, от Ивана Гавриловича Гудина.

Платон как-то спросил у него что-то безобидное. Но тот, всё ещё находясь в обиде, промолчал.

– «Ванёк! Ну, ты, прям, как Зоя Космодемьянская!».

И тут же два голоса слились в один. Алексей добавил всем известное:

– «Перед казнью!».

А Платон успел вставить своё:

– «Перед дефлорацией!».

Тогда же Платон решил всё же раскрутить угрюмого Гудина.

– «Ванёк! Тебя Надька имеет, как Сивку-бурку!».

Тот удивился и хотел что-то сказать, но Платон опередил:

– «Нет! Скорее всего, меня!».

– «Вот, правильно!» – обрадовался Иван Гаврилович.

Однако на следующий день вопрос повторился.