Високосный, 2008 год

И Иван в это утро задержался дома, кайфуя с сигарой и от душа. В домашнем халате он остывал от него, набирался сил от окружавшей его неги, от Галиной заботы, от приготовленного ею обильного завтрака.

В то время как старики и студенты на завтрак обычно обходились одним чаем, Гаврилыч пытался набить брюхо побольше, впрок. Но в тщедушное тело уже вмещалось немного. Его внутренняя фабрика по переработке продуктов и выпуску калорий уже не справлялась со своим предназначением, переквалифицировавшись в фабрику смерти, а продукты переработки уже давали о себе знать не справлявшимся кишечником, выпускающим газы.

Прикрываясь медицинской передачей Малахова, в которой тот изредка невольно рекламировал некоторые биодобавки ООО «Де-ка», на работу Иван Гаврилович не спешил, ведя праздные разговоры по телефону, в том числе интересуясь новостями у сыновей.

Однако пора всё же было и честь знать, и Иван пошёл одеваться.

Поскольку дочь сожительницы Марина уехала со своим мужем к нему в Канаду, Галине стало не о ком заботиться, как не об Иване. Она даже чистила ему обувь по утрам.

Гордый этим непреходящим обстоятельством, Иван Гаврилович оделся в почищенный и подглаженный Галей дорогой костюм.

Гудин вообще любил хорошо одеваться во всё красивое, дорогое, беря реванш за рваное детство.

Этим он убивал у себя ещё и давний детский комплекс.

Иван всю жизнь донашивал одежду за старшими братьями. С годами выработавшийся комплекс неполноценности заставил его позже следить за своей одеждой, за модой, и внешним видом. И он стал хорошо одеваться.

К тому же это теперь стало единственным, в чём он мог конкурировать с другими мужчинами, проявив некоторый вкус, как правило, имеющийся у умеющих рисовать людей. А Иван умел хорошо рисовать карандашом.

А ведь многие люди лишь интуитивно правильно подбирают цвет одежды, а то даже покрой и фасон.

Как всегда он взял почти пустой, непонятно чем заполненный дипломат.

А ведь ему по работе никаких бумаг носить почти не требовалось, так как он никакими делами, предполагающими наличия деловых бумаг, не занимался, кроме чисто курьерских: отвези – привези. Это были в основном платёжные документы, требующиеся при доставке товара: счёт, счёт-фактура и товарная накладная, изредка договоры. А носил он дипломат больше для солидности, изображая из себя важного, делового человека.

И вот Иван Гаврилович вышел из дома к метро «Царицыно». Пока он ехал на метро, позвонила Надежда:

– «Иван Гаврилович, Вы где?!».

– «Как где? Сижу на «Медной фольге», жду вот!».

– «А! Ну, ясно!».

Зная лживость сотрудника, она тут же перезвонила на «Медную фольгу» и поняла, что Гаврилыч там ещё не был, и вспомнила, что во время разговора с Гудиным слышала на заднем плане шум и слова: «Осторожно двери закрываются…».

Она снова перезвонила Гаврилычу и уличила его во лжи.

Старому лгуну ничего не оставалось, как начать отбрёхиваться:

– «Ты меня заколебала! Я везде езжу… уста-ал!».

Наконец он прибыл на «Новокузнецкую», собираясь ожидать трамвай в центр. Он ещё издали увидел Платона, но сделал вид, что не заметил этого, всегда раздражающего его своим умом, оптимизмом, физическими кондициями и красотой, сотрудника. И он специально к нему не подошёл – много чести. Иван Гаврилович всегда боялся, не дай бог перед кем-нибудь, или в присутствии кого-нибудь унизиться, показаться простым и менее достойным, чем был, и, тем более, кем очень хотел казаться.

Однако опаздывавший на работу Гудин в чём-то всё же искренне обрадовался Платону. Не зная, что тот уже совершил одну служебную поездку, Гудин решил, что нагоняй получит не он один.

А вдвоём всё можно списать на не ходящий вовремя трамвай.

Говнецом начало попахивать уже с утра.

Он сел специально подальше от Платона, чтобы не контачить с ним, и вышел из трамвая тоже позже и в другую дверь.

А за счёт того, что Платон всегда быстро ходил, Гаврилыч отстал от него, придя в офис почти на минуту позже.

Платон уже находился на месте, когда Гудин вошёл, и своим громогласным голосом с порога начал свой рабочий день.

Не поздоровавшись, он заговорил с дежурной.

Платон хорошо запомнил, как Гудин ходит с трамвая на работу, своей забавной походкой Чарли Чаплина, широко раздвигая носки ботинок и сдвигая их пятки, как еврей или «болерун», коим он и был в детстве, некоторое время учась на него.

Видимо эта учёба так ограничила его мужское достоинство, что он всю оставшуюся жизнь пытался безуспешно восстановить его.

Иван Гаврилович иногда по-стариковски шаркал подошвами, в чём ранее всегда упрекал Платона.

А у того это получалось всякий раз, когда идя рядом с медленно спешащим Гаврилычем, он невольно шаркал подошвами, непроизвольно делая мелкие шажки, в такт семенящему Гудину, пытаясь невольно не убежать от того.

Это естественно ни в коей мере не относилось к обычной ходьбе Платона, когда он шёл один, свободно, быстро, и с широким шагом, естественно ни чем не шаркая.