Високосный год

— Здравствуйте, Андрей Максимыч! — Алексей тоже его тепло поприветствовал. На лице отворившего дверь мужчины сидели очки, которые визуально сильно увеличивали вполне себе задорные голубые глаза. Таким образом он становился похож на какого-то мультяшного персонажа. Он был довольно-таки пузат, но при этом очень шустр. Широкие брюки, шерстяной свитер на белую сорочку и уже на треть белые волосы. Роста в нём было немногим более полутора метров. И то, подозреваю, это вместе с высокой подошвой его огромных всесезонных ботинок. Одним словом, забавный дед. Хотя дедом его вряд ли можно было назвать. У него был тот самый прекрасный возраст, когда он ещё обращал своё мужское внимание на 25-летних барышень. И судя по живому огоньку в его глазах, мог своё внимание вполне справедливо обосновать.

— Здравствуй, здравствуй, Алёшенька, сынок! — он широко улыбался. И хоть его обращение «Алёшенька — сынок» было чистой воды сарказмом, он всегда искренне радовался их нечастым встречам.

— Давненько я тебя не видел у себя в студии. Кажется, с тех пор, как ты приводил свою Афину записываться. Кстати, как она? Удалось вам воплотить её песенную мечту? Да ты проходи, не стой в дверях, — и он жестом пригласил Алексея войти внутрь.

— Да ну её, Андрей Максимыч, — отмахнулся Алексей и вошёл в уютный зал. Это была первая часть большого помещения. Что-то наподобие места для чиллаута и приёма гостей. Здесь была и небольшая барная стойка, и диван, и кресла с журнальным столиком и даже аквариум, где безопасно, но бессмысленно проживали свою жизнь декоративные рыбки. Под высокими потолками царил приятный полумрак.

— Опять, значит, не случилось, — Андрей Максимыч вложил правую ладонь в левую и, держа их на уровне своей груди, картинно склонил голову на бок, затем отвёл глаза и театрально поджал губы:

— Видно, женщины не твой конёк, Алёша.

«Вот же старый пройдоха», — мысленно улыбнулся Алексей, а вслух сказал:

— Андрей Максимыч, что ж вы не в театре-то трудитесь с такими актёрскими талантами. Почему только музыкой занимаетесь?

— А я и так в театре, Алёша. Натурально, каждый день своей жизни! Со своим собственным спектаклем, — он присел на высокий стульчик у барной стойки. Алексей последовал его примеру.

— И знаешь, что я тебе скажу? Как только я перестал ждать «аплодисментов», я стал играть гораздо увереннее. Поначалу мне было чертовски важно видеть одобрительные кивки и взгляды окружающих меня людей. Ох, и намучился же я в это бестолковое время. Но как только я потерял интерес к одобрению публики, так зрители сами стали мне аплодировать. Понимаешь? Да, их стало меньше, но овации оставшихся стали гораздо громче! И ведь я даже не стараюсь. Ни капельки, вот те крест! Но только после этого моя роль действительно стала главной. Главной для меня. А именно это и чувствует публика, именно этого и ждёт зритель — героя, главного в своей собственной жизни. А знаешь, почему? Потому что это то, о чём втайне мечтает каждый приходящий на чужой спектакль, — быть главным героем в своей собственной жизни. Поэтому их и мусолят, обсуждают, критикуют, восхищаются. В общем, делают всё, чтобы хоть на мгновение ощутить себя в этой роли. Что ж поделать — люди такие люди. Такова наша природа. Но я рад, что однажды для себя твёрдо решил: лучше не для всех, но своя роль, чем для каждого, но чужая. И поэтому со мной остаются те, кто действительно знает меня таким, какой я есть. Настоящим. И знаешь, что это означает? Что я живу свою настоящую жизнь! А на остальное, уж прости, наплевать.

Алексей пристально смотрел в глаза собеседника и мысленно проговаривал: «Как же ты прав, мой старый друг, как же ты прав. И как хорошо, что я имею возможность слышать твои слова. Я всё еще могу. Всё ещё не поздно».

— Андрей Максимыч, мне особенно некому признаваться, поэтому поделюсь с тобой. Раньше, когда я становился свидетелем чужого успеха в творчестве — в стихах там, в песнях, я чувствовал свою никчёмность. И тогда начинал пробовать написать нечто подобное, но зачастую я даже не всё понимал, о чём они пишут. При этом я видел восторженные комментарии и возгласы других людей, которые, очевидно, искренне восхищались чужим успехом и прекрасно понимали написанное. Тогда любое вдохновение моментально покидало меня. Мне становилось горько и обидно. И я признаю, что завидовал. И что самое страшное, это касалось не только творчества, но и любых успехов у других людей.

— Ты говоришь об этом в прошедшем времени. Теперь всё изменилось?

— Да, Андрей Максимыч, теперь я по-другому смотрю на это.