Високосный век. Социальная эпистемология мирового кризиса

Традиционно отождествляемые с хаосом, пандемические катастрофы продемонстрировали невероятную эффективность с точки зрения расширения и упрочения контуров управленческой власти. Избранная часть жертв всё более многочисленных бедствий оказалась помещённой на конвейер массового воскрешения с предоставлением местоблюстителям этих жертв невиданных прежде социальных ролей.

Невероятное увеличение возможностей по дроблению, фиксации и сканированию повседневной жизни совпадает с инструментальным кризисом гуманитарного знания, которое, дискредитировав прежние методы описания и не приобретя новых, оказывается не в состоянии описать не только отдалённое будущее, но и недавнее прошлое.

Почему нельзя завершать «библейский проект»

Стоит, однако, притормозить с перечислением «примет времени» и обратиться к более подробному анализу каждой из них. Было бы правильно начать с «библейского проекта», попытка покончить с которым рождает самые неожиданные и самые жёсткие, на первый взгляд, последствия.

Существует устойчивое допущение, согласно которому именно «библейский проект» обеспечил неких абстрактных «нас» моделью эсхатологической истории, связанной с интеграцией в самую сердцевину жизнедеятельности заветов со стороны некой надмирной инстанции. Эта инстанция пытается подчинить трансцендентное имманентному, а точнее, показать, что имманентное производно от трансцендентного, и трансцендентное прорастает сквозь него, как кордицепс однобокий прорастает сквозь организм муравья-древоточца.

В действительности, претензия на монополизацию эсхатологии, по всей видимости, сама является ответом на греческое прочтение истории как арены действия судьбы и её хозяек, Мойр. Мойры впоследствии были несколько оттеснены на задний план богиней Тихе, отвечающей за счастливый случай, и её римской версией – Фортуной (имеющей долгую самостоятельную историю в италийских сообществах). У предшественников римлян, этрусков, также существовала своя версия Мойр, только в мужском обличии и с более явственными атрибутами богов смерти. Это Харон (по-видимому, превратившийся у греков в Хирона), который, подобно Атропос, обрывал жизнь, пресекая её нить ударом молота, Тухулка, адский палач и судопроизводитель, пытавший души в наказание за проступки1, а также змееногие демоны во главе с таким же змееногим хозяином ада, иконография которого схожа с иконографией Тифона2. Культурным героем этрусков выступал прототип Геракл – Геркле, который вёл борьбу с прототипом Ахилла, морским старцем Ахелоем, олицетворявшим непостоянство и изменчивость жизни.

Добавим к этому обожествление римлянами идеи Провидения, которая была объединена с древним вседержителем Янусом, отвечавшим за распорядок времён и календарные циклы. Всё это, в совокупности с восходящей к пеласгам и этрускам модели коммуникации с богами через откровение, создавало чрезвычайно устойчивую традицию эсхатологизации истории, на которую посягнул «библейский проект».

В рамках «библейского проекта» действие культурного героя из неопределённо далёкого прошлого было перенесено в не менее туманное будущее. При этом статус культурного героя, превратившегося в Спасителя (Машиаха), повышался до статуса богочеловека, воплощавшего принцип необратимости происходящего и контролирующего венчаемые грехопадением точки невозврата, организующие исторический процесс.

Предполагается, что атрибутами этих точек невозврата выступают моменты божественного откровения (словесного и/или ситуационного), которые символизируют более близкий контакт с богом, чем у других народов. Откровение получается в момент непосредственного контакта с Б-гом. При этом получают его некоторые выдающиеся люди. В их число не входят специально подготовленные пророки. Скорее, в роли пророков выступают те, кто стал ими поневоле. Волшебно сложившиеся обстоятельства получения этой привилегии якобы не должны быть связаны ни с положением в обществе, ни с влиянием каких-либо факторов мирского признания.

Правда, на поверку выходит, как это было на примере Авеля, что предпочтение всё же оказывается особой социальной группе: пастухам. Причём пастухам, имеющим дело с избранной категорией животных – овцами и ягнятами. (То, что Христос предпочитает пастухов ловцам рыбы кое-что меняет в этой постановке вопроса, но не позволяет отменить её до конца.) Ключ к подобной неизбирательной избирательности следует искать в древнеегипетском обозначении «души» и «барана» одним словом «ба», что, помимо прочего, отражается в культе бога Хнума, являвшегося божеством, которое изображалось в виде овна (барана) или в виде человека с бараньей головой (как и преемник Хнума, бог Аммон, считавшийся божественным родителем Александра Македонского3).