Високосный век. Социальная эпистемология мирового кризиса

Отсюда напрашивается вывод: пропорция между человеком, пасущим овинное стадо, и божеством, пасущим людей, которые должны быть «аки агнцы божьи», имеет куда более древнее и совсем не иудейское происхождение. Следовательно, и то, что говорится о закрытии «библейского проекта», относится не столько к нему самому, сколько к более древним конфигурациям человеческого состояния. Напомним, что именно в качестве «бараньего бога» Хнум считается воплощением не столько даже человеческих душ (которые, по-видимому, тогда мало кого волновали), сколько душ богов (эта функция, вероятно, впоследствии перешла к Аммону).

«Библейский проект» в его общеизвестной версии принято отождествлять с Моисеем. Моисей превратил своё пророчество в один из ключевых элементов, на котором по-прежнему покоится непрерывная и необратимая «общечеловеческая» история. Включая ту «общечеловеческую» историю, апеллируют все, кто угодно, включая не верящих, на первый взгляд, в Моисеева Б-га историков (сопровождающих своё наполовину мнимое неверие непониманием того, кем был сам пророк).

В случае Моисея способом получить пророчество были скрижали, которые представляли собой каменные листы с нанесёнными на них письменами. Книгопечатание превратило получение скрижалей в техническое изобретение, воплощённое в типографском станке. Печатная книга одним махом превратила откровение в промышленную технологию и социальный институт. Исходя из этого, конец «библейского проекта» должен совпадать с закатом книжной культуры (или того, что М. Маклюэн окрестил «Галактикой Гутенберга»), на котором настаивает подавляющее число идеологов интернета (ставшего виртуальной структурой бесконечного папируса).

При этом Моисей, как известно, беседовал с божеством, которое не хотело демонстрировать своё лицо. Подобная странная застенчивость обычно объясняется тем, что лик божества вызывал страх и ужас своей несоразмерностью человеческому восприятию. Однако причина могла быть совершенно другой: божество могло быть хорошо знакомо Моисею, но известно ему в качестве совершенно другого божества (или же просто известно ему не как божество). (За иудеорелигиозностью неизменно маячит образ «мудрого Гудвина», невзрачного человечка, компенсирующего обыденную внешность невероятной изобретательностью.) Соответственно, завершение «библейского проекта» будет завершением не известной версии истории Моисея, а того, что скрывает эта известная версия.

Согласно альтернативной ей исторической гипотезе, история исхода из Египта выступает последовательной инверсией истории освобождения египтян от владычества гигсосов. Скорее всего, наследники последних просто похитили, «перехватили», историю поражения своих предков, выдав поражение за триумф. Отсюда ещё один неопознанный мотив, связанный с «библейским проектом». Этот проект не может завершиться, если не будет раскрыта подлинная история «бегства из Египта». Любые другие вариации на данную тему будут сопровождаться попытками искусственно упразднить возможность «перехвата» сюжета о поражении гигсосов под видом того, что «проект закрыт», а следовательно, навсегда потерян доступ ко всему, что с ним связано.

Другая историческая гипотеза, альтернативная канону ветхозаветного «исхода», основана на отождествлении Моисея с фараоном-реформатором Эхнатоном/Аменхотепом IV (или его жрецом), который сопроводил трансформацию религии Аммона (дословно, «сокрытый», «потаённый», как тут не вспомнить о Яхве, не показывающем лица) в религию Атона (бога солнечного диска). Считающиеся попыткой введения единобожия усилия Эхнатона, в большей степени, были направлены на то, чтобы соединить божественный принцип с набором явных проявлений, устранив строгую грань между «естественным» и «сверхъестественным».

В рамках своих преобразований Эхнатон перенёс столицу из Фив в новый город Ахетатон (ныне городище Тель-эль Амарна), что также могло трактоваться как «исход» в поисках нового Египта в противовес старому Египту. Завершение «библейского проекта» обозначало бы утрату доступа и к этой истории, которая явственно соотносится с поиском (или даже созданием) «земли обетованной» во внеиудаистическом контексте.

Ещё одним сюжетом, который можно навсегда упустить под видом отказа от «библейского проекта», является довольно двусмысленный эпизод о борьбе Моисея с идолами «золотого тельца». Телец является одним из элементов существа-полиморфа, функции которого в христианстве были переданы четырём апостолам, оставившим законодательно признанные Евангелия. Символика тельца досталась Луке, апостолу-живописцу, предположительно оставившему после себя «портретные» изображения Богоматери с младенцем (включая так называемую «Владимирскую» богоматерь). Соответственно, в поступках Моисея применительно к «золотому тельцу» есть, как минимум, два мотива: борьба с идолопоклонством (которая, по сути, отменяется передачей символа тельца иконописцу) и борьба с собственно тельцом как ипостасью полиморфа (которая, возможно, узурпировала другие ипостаси).