Висталь (том 1)

Так вот. Я поговорил с этим человеком, несколько минут. И вы знаете, что меня удивило, так это то, что в его возрасте, а ему было за пятьдесят, от него исходило столько энергии, словно предо мной сидел тридцатилетний человек. Тюрьма сохраняет силы. Она не даёт их попусту растрачивать, и человек выходя оттуда, часто вызывает удивление своей свежестью. Конечно, так происходит не всегда, всё зависит от самого человека, но режим, и более-менее спокойная жизнь, без каждодневных надежд и неминуемых разочарований, без относительной нервотрёпки, и стрессов, связанных с этими каждодневными надеждами и разочарованиями присущих свободному миру, сохраняют человека лучше, чем самые оранжерейные условия воли. Ведь здесь, на воле, скука, необходимо возникающая в подобных условиях, заставляет человека искать себе приключения, что неминуемо приводит его к стрессам. Мало кто на самом деле скажет, (ибо здесь надо быть по-настоящему честным), насколько лишение свободы благостно для человека, для его физического и психологического здоровья. А что касается самой воли, только человек способный ограничивать свою собственную свободу находясь на воли, обретает гордое имя человек, и право на продолжительную и плодотворную жизнь. Как, кстати сказать, в то же самое время оберегает его и от тюрьмы. По большей части люди слабы, и даже учиться самостоятельно не могут, они нуждаются для этого в институтах и университетах, где их загоняют в клетки-кафедры, и, погоняя шомполами, заставляют набивать свою голову знаниями.

Скажите, уважаемый Артём, а как часто вам приходилось общаться с подобным родом людей? Спрашиваю, потому, что понимаю, одна единственная встреча, что имела место для вас вчера, не могла бы спровоцировать на столь объёмные и глубокие суждения, относительно этого мира. Мира, в котором живёт всякое государство на своём перепутье, в моменты разрушения старого, и нарождения нового, и под гнётом, которого ваше государство пребывало в недавнем времени.

Да, действительно, я и сам был в это время некоей составляющей общего контента, в котором царили принципы «преступного политеса», и вера в тот образ жизни, который повсеместно и подавляюще, (как казалось мне изнутри), охватывал весь наш социум и представлялся единственно верным и справедливым, была столь незыблема, что не оставляла и капли сомнения. Всякое убеждение заразительно, и всякая среда, в которую волей судьбы попадает человек, окутывает его разум, и заставляет безапелляционно верить только в те постулаты, коими питается и живёт сама. Состояние аффекта присуще всякому убеждённому в своей праведности, и окружённого такими же существами, думающими в том же ключе. И не важно, учёный ли это, или имбецил, политик высшего ранга, или заключённый в лагере. А моя праведность того времени, зиждилась на моём юношеском, по большей части инфантильном взгляде относительно того, кто имеет право, а кто нет. Ибо на том контрасте, который чувствовался по отношению к правителям государства и политическим деятелям того времени, а главное к представителям власти на местах, самих не чурающихся нарушений и даже преступлений, так называемый «воровской закон» казался действительно наиболее справедливым, ибо казался более честным и давал власть тем, кто действительно её заслуживает, а не тем, кто волей случая попал в органы власти, и будучи в своём детстве подавляемым и угнетаемым сверстниками, начинал мстить всему миру, и отдельным действительно сильным людям, в частности, только на том основании, что представляет собой власть государства. То есть справедливость «воровского закона», на фоне сомнительной справедливости закона государства, несколько выигрывала, пока это не касалось непосредственно тебя самого, и пока инфантильность воззрения не взрослела по-настоящему, и ты, разочарованный, не отбрасывал в сторону всё надуманное и предвзятое в своём сердце. Стоило тебе оказаться в жерновах собственного представления о чести, в рамках непоколебимого закона о достоинстве волчье стаи, и ты начинал чувствовать свою непреодолимую слабость, и в тебе разгоралось огнём чувство себя «овцы на закланье». Ты не мог поступить иначе в данных условиях, чем на то требовал неписаный закон чести. И это обстоятельство ставило тебя на грань пропасти, в которую ты мог свалиться каждую минуту.