Висталь (том 1)

Более того, всякая религиозная дисциплина, словно произведение искусства, концентрирует в себе определённый набор векторов созерцания и осмысления глубинных основ души, словно некоего кладезя этого мира, сочетая в себе все доминанты, сакральные помыслы и стремления, а также все страхи и сомнения, присущие определённому клану социума. И являет собой некий оазис в пустыне для слышащих и способных оценить эту музыку духов, со всеми её переливами. Воплощённая в философему, она даёт пристанище как заблудившимся душам, потерявшим, либо никогда не имевшим дороги, так и знающим свой путь, но просто уставшим скитальцам. Она даёт определённую гармонию, – музыку не имеющим своей собственной, либо растратившим её, в бренности собственного существования. Религиозная дисциплина, это уютная гостеприимная таверна на берегу океана, между песчаной пустыней и пустыней моря. И как каждая гармоничная музыка, своей полифонией порабощает нас, завораживая наше сознание, так религиозная дисциплина воздействует своей полифонией на всякие открытые к гармонии, жаждущие совершенства, души.

Но рабство ли это? И если сказать да, то человек хочет быть рабом гармонии, рабом красоты и добра, воплощающихся в общей гармонии разнообразных музыкальных алгоритмов литературы, риторики, изобразительных искусств, и т. д. Которые в своей совокупности выстраивают и гармонизируют всю нашу жизнь. Эта музыкальность наиболее явственно прослеживается в различных повествованиях великих мастеров слова, появляющихся на нашей бренной земле примерно раз в столетие. Эта музыкальность воплощена в древних фолиантах, запечатлевших всю палитру музыки души в слове. К примеру, Библии, Талмуда или Корана. И чем, как не своей гармоничной музыкальной последовательностью, слаженностью и проникновенной полифонией, воплощённой в литературном слоге, опирающейся прежде всего на притчевую фонетику, можно объяснить ту завораживающую доминанту, веками порабощающую многочисленные поколения людей, настраивающую их души на свою гармонию, свою мелодику. И чем ещё можно объяснить ту причину величия, присущую всем «Великим книгам?».

Дело вовсе не в конфессиях, они есть лишь суть формы. Но как ты верно заметил; «Всякая суть должна обретать свою форму, – она нуждается в ней». И в этом смысле на белом свете, конечно же нет исключений. Но я не вижу никакой проблемы в том, что Вера облачается в определённую форму, в определённую дисциплину, в определённую систему. Главная проблема для человечества таится в другом, – в деградации отдельной личности, несущей опасность разрушения общего человеческого бытия. Что может удержать его от неминуемого хаоса и коллапса, как не «Религиозная конфессия»? Когда существует опасность полного истребления, всякая живая сущность стремится к объединению, к резервациям, где неминуемо возникает общая идея, которая всё более упорядочиваясь и организовываясь, необходимо становится диктатом. И здесь уже совершенно не важно, вредна она отдельным жителям резервации, или полезна. Даёт она свободу, или забирает её. Она сохраняет социум. А сохранение социума – это сохранение и его единиц. И так существует всякое государство.

Я понимаю тебя, сын мой. Тот, кого ты называешь «познавший», устал от непрекращающихся боёв. Его душа словно поле нескончаемой битвы. Его внутренний стержень изгрызен гарпиями знания, подточен крысами страстей, и он жаждет обновления. Ты спрашиваешь, как ему обрести Веру? Он может искать её всю свою жизнь, и не найдя её, так и сгинуть в бездне безвременья. Вера всегда приходит сама. Никакими духовными усилиями обрести её невозможно. Она есть само проведение! Чем больше ты желаешь её, тем дальше она от тебя. Ибо настоящая Вера не приемлет никакого интереса, она в стороне от всякого меркантильного помысла, каким возвышенным он бы не представлялся.

Я скажу ему: – не стремись к ней, но жди сын мой, и она придёт! Ворота истинной Веры для тебя пока закрыты. Но Бог милостив, он обязательно даст твоей истерзанной душе успокоения. Просветление приходит к малому и старому, как правило, на рассвете. Когда колодец души безмерно глубок, и безмятежна его поверхность…

Но где взять ему терпения, отче, как справится с чувством безысходности, так угнетающим его душу? Как преодолеть гнетущую размеренную бренность бытия, как пережить собственные сомнения? Словно непробиваемой бронёй, мир для него окутан безнадёжностью. И чем проникновеннее знание, тем толще становится эта броня.