Висталь (том 1)

Пройдя несколько кварталов и обогнув величественный храм с характерным рядом колоннады, он ступил на рыночную площадь. Шум бойкой торговли глушил. Человек мог говорить с рядом стоящим собеседником в полный голос, не боясь, что его кто-нибудь услышит. Висталь прошёл сквозь ряды и приостановился возле лавки с разложенными трофеями, клинками, копьями и щитами, принесёнными с полей, где ещё недавно проходили бои. Подойдя к прилавку, он взял в руки меч, и, покрутив его в разные стороны, о чём-то напряжённо задумался. По его виду можно было понять, что он пытается что-то вспомнить или на чём-то сосредоточиться. На самом деле глядя на меч, он смотрел в историю одного относительно мелкого локального сражения, но олицетворяющего собой весь исторический конфликт, сопровождающий становление человека, и вообще, мировое становление в целом. Дело в том, что Висталь, помимо всего прочего, в силу своего происхождения, обладал многими качествами и способностями не привычными для простого человека. И одной из этих способностей была та, что позволяла ему видеть и читать по предметам их историю. И для его взора на лезвии этого клинка читалась не только история его конкретного жизненного пути и выпавших испытаний, но и вся историческая летопись, отчасти отраженная в фолиантах, картинах, и иных носителях культурного наследия человечества. Именно отчасти, ибо нашей скудной памятью, со всеми её инструментариями и способами к фиксированию, удаётся запечатлеть лишь мельчайшую толику того громадного, необъятного пласта исторического бытия, который в своём истинном объёме, лишь подозревается нашим разумом, как очевидно-возможный.

Висталь читал по этому клинку. Ему, как одному из немногих на земле, было дано охватывать и запечатлевать всю недостающую часть исторического поля. Часть, которая никак и нигде не была отражена, ни хронологически – во временных летописях и фолиантах, ни наглядно, – в пространственных воплощениях изобразительных искусств. Перед ним открывалась неизведанная долина человеческой судьбы, её тёмная сторона. – Та, что скрыта от памяти разума, но читается памятью инстинкта, всегда оставаясь для воззрений нашего разума, недоступным берегом Атлантиды, поражающей его, своей мистикой и недосказанностью. Великая долина общей истории, где для разума людей существуют лишь «огромные деревья», видимые издалека, и «яркие костры», обжигающие тело сознания. Долина, где самое лучшее и важное, как правило, остаётся незамеченным, либо потерянным и забытым. Где нарекается Великим всегда лишь то, что способно поразить своей мощью, и грандиозными формами. Долина, где в силу какого-то непреодолимого атавизма, всё ещё побеждает грубейший и сильнейший, но никак не тонкий и изысканный. В этой исторической долине, для памяти людей существуют лишь горы, царапающие небосклон, реки, разрывающие своим мощным потоком скалы, и молнии, вспарывающие своим разрядом землю. И им нет никакого дела, что в этой же долине растут цветы, благоухая и маня к себе пчёл изысканности. Что здесь «стрижи гармонии», щебеча, разрезают воздух, показывая чудеса координации движения. Что здесь, в самых потаённых лесах, совы, – эти символы всякой мудрости, неслышно парят над лугами, неся в себе всё совершенство и великолепие исторической природы.

Что знает человек о тех тонкостях истории? Что он в состоянии помнить? Хочет ли он запоминать то, что не хлещет его по чреслам, что не пугает и не терзает его душу? Всякая изысканная тонкая душа, выдаёт себя именно тем, как она относится ко всему изысканному и тонкому. Воля толпы – груба и не отёсана, она признаёт только грубые, возбуждающие её низменные инстинкты, фолианты. Как бы эти инстинкты не превозносились пропагандой общественности, как бы не морализовались, и не приписывались к возвышенному и изысканному, для личности, обладающей истинно возвышенным тонким разумом, они остаются атавистически-низменными, грубыми и недоразвитыми. Для такой личности важным остаётся только его тонкое воззрение и его независимое мнение. Ибо, какими бы не обносились визитками одобрения или порицания, те или иные явления жизни, к какому из полюсов не причислялись бы они толпой, к полюсу добра, или зла, их истинная ценность всегда остаётся за пределами одобрения или порицания толпы, вне всякого рода общественных оценок с их обязательными атрибутами социального интереса.