Витающие в облаках

— Говорят, что у каждого человека внутри сидит роман, правда ведь? — встряла вдруг Дженис Рэнд.

— Да, Дженис, но не каждый способен его написать, — сурово осадила ее Марта.

С улицы доносился какой-то шум, и время от времени до нас долетали вопли: «Хо! Хо! Хо Ши Мин!» Я задумалась о том, знают ли протестующие, что Хо Ши Мин умер, и не все ли им равно. Марта выглянула в окно и нахмурилась.

Я переписала слова в другом порядке: «брактеат», «надоумил», «филуменист», но и это меня не вдохновило. Марта все время настаивала, чтобы мы писали только о том, что знаем (как скучны были бы книги, если бы все писатели следовали этим правилам!). Слово «надоумил» было мне знакомо, а вот о филуменистах и брактеатах я знала очень мало. О, почему я не ношу с собой этимологический словарь?

У Норы нет словаря. На острове вообще нет книг, за исключением Библии, что лежит у моей кровати. Нора, по-видимому, изгнала все книги, кроме той, что ведет сама. Она пишет в ней каждый день — это ее «дневник». Но как можно вести дневник, если на острове никогда ничего не происходит, кроме погоды?

— Да, зато ее тут очень много, — говорит Нора.

Сами слова мне отнюдь не помогали — они отлепились от страницы и повисли в воздухе, как скучающие мухи, добавляя шаткости миру, познаваемому в ощущениях. Терри в своем сумеречном мире зомби исписывала лист этими тремя словами, повторяя их снова и снова. Вид у нее был вполне довольный.

Марта подошла к окну и уперлась лбом в стекло, словно пытаясь вобрать в себя дневной свет. (Мне удивительно, что мы все до сих пор не заболели рахитом.) Андреа воспользовалась случаем, наклонилась ко мне и шепнула, что, по ее мнению, брактеат — это какое-то животное. Возможно, вроде лягушки. По-моему, она выдавала желаемое за действительное. Нора, конечно, верит, что у каждого человека есть свое животное-тотем, покровитель, проявление нашей духовной природы в животном мире. («Твоя мать, похоже, сечет фишку», — прокомментировала Андреа. О, как она ошибалась.)

Андреа шепнула мне на ухо, что ее тотем — кошка. Как предсказуемо. Отчего это все девушки вечно видят себя кошками? Не думаю, что Андреа понравилось бы выдирать когтями потроха мелким беззащитным млекопитающим, вылизывать свои гениталии, убегать от бешеных собак или питаться консервами без помощи вилки и ложки.

Кевин созерцал слова «филуменист», «надоумил» и «брактеат». Очки у него сползли на кончик носа. Будь мы животными (да, я знаю, люди и так животные), Кевин был бы губкой — или, может, трепангом, чем-нибудь таким, округлым и упругим. Но кем была бы я, не знаю. (Я предпочитаю короткие слова — они лучше прилипают к бумаге.)

— Но ведь губки же не животные? — удивилась Андреа.

— А кто же они, по-твоему?

— Растения? — попробовала угадать она.

Это немножко напоминало мне игру с Бобом в «животное — растение — минерал» или еще того хуже — в викторину с вопросами из области общих знаний. (Вопрос: «Как теперь называется Формоза?» Ответ Боба: «Сыр?»)

Андреа бросила безнадежные попытки и принялась раскрашивать записанные слова.

— Так, — вдруг сказала Марта, — время истекло.

Неужели прошло только десять минут? Какой кошмар. Сколько же еще будет тянуться этот час? Я уныло подсчитала: с такой скоростью это будет почти три тысячи слов, больше десяти страниц. Пора кое-что пропустить и повычеркивать. Конечно, никто не хватится, например, девяти предложений, представляющих собой вариации на тему «Филуменист надоумил брактеат». И тому подобного.

— Я не сказала «предложение»! — выговаривала нам Марта. — Я просила абзац. Я просила текст. Вы понимаете, что такое текст?

Было заметно, что ей очень хочется употребить в последнем предложении слово «дебилы».

— Ну, если верить Прусту, текст — это ткань, — услужливо подсказал профессор Кузенс.

Ему, несмотря на все диаграммы, даже предложение составить не удалось.

— Значит ли это, — жалобно спросил он Марту, — что у меня нет никакой надежды стать писателем?

— Именно, — сказала Марта.

— Хвала небесам, — отозвался профессор.

— Займемся вашими заданиями, — раздраженно произнесла Марта.

Лишь когда без пяти двенадцать прозвонил звонок и никто не тронулся с места, до меня дошла ужасная истина — это был двухчасовой семинар. Я подумала, не упасть ли в обморок, но этот выход из неловких ситуаций обычно использовала Андреа.

Марте приглянулся один фрагмент из новеллы Кары — она сказала, что находит его особенно глубоким. В нем подробнейшим образом описывалось убийство курицы. Бедную птицу загнали в угол, свернули ей шею и ощипали, а сейчас литературный двойник Кары совал руку в яйцеклад (или как там называется эта анатомическая деталь), чтобы вытащить неснесенные яйца.

— О, эти последние желтки, — Марта понимающе кивала, — они так хороши для яичного крема!