Витающий в облаках

На дороге номер пять (аэродромные плиты, аккуратно заделанные противотемпературные швы) это было даже приятно. Но небольшой отрезок дороги номер пять они миновали до обидного быстро, и, едва «газик» свернул налево, к «дикому» посёлку вышкомонтажников, Даблин поспешно ухватился за спинку переднего сиденья: на той же скорости им предстояло преодолеть четыре километра старой расхлябанной бетонки. Правда, потом будет короткая передышка на переправе, но это — минуты три-четыре, не больше. А потом ещё три километра кое-как состыкованных плит с торчащими из них арматуринами и прочими внезапными прелестями. (Внезапными — для Даблина, но не для шофёра, который знает их только что не на ощупь, а может быть, и на ощупь тоже; значит, кроме зубодробительной тряски, Даблину предстоит увлекательное швыряние из стороны в сторону). И только потом начнётся такая дорога, по которой даже любители быстрой езды вынуждены передвигаться с оскорбительной скоростью пешехода.

Вот там наконец и можно будет возобновить разговор, весьма, по-видимому, важный для Реваза Габасовича. Ибо только важные для себя разговоры Реваз Габасович начинает с анекдота — с одного из унылых бородатых анекдотов времен застоя, каждый раз с непонятным упрямством выдавая его за действительный случай, якобы имевший место буквально на днях.

Сегодня анекдот начинался так: «Забавный случай, Сергей Николаевич, вы даже не поверите. Получаю я на днях циркуляр…» Но тут как раз случился поворот на разбитую бетонку, Реваз Габасович виновато крякнул, бормотнул: «Потом расскажу, Сергей Николаевич…» — и вынужденно замолчал, ухватившись за скобу над «бардачком» и пригнув голову.

Так, в молчании и тряске, они уже миновали «дикий» посёлок (проплыл справа, качнувшись на особо могучем ухабе, ярко освещённый торец арочника, проплясали блики на мокрых крышах вагончиков, кивнул эмалированным колпаком одинокий фонарь перед крыльцом вышкомонтажной конторы), когда что-то вдруг с треском и звоном ударилось о ветровое стекло перед Ревазом Габасовичем. И сразу же вслед за этим неясная тень мелькнула сверху вниз перед капотом и унеслась вправо. Шофёр сдержанно матюкнулся, затормозил (Даблин чуть не заехал носом в спинку переднего сиденья) и выскочил из машины.

Заднее продолговатое оконце «газика» было заляпано грязью, а открывать дверцу и выходить под дождь Даблину не хотелось, поэтому он видел только какие-то световые блики (фонарь, надо полагать, раскачивался под ветром) да слышал невнятно-грозные выкрики шофёра, а потом Реваз Габасович сказал странно сдавленным голосом: «Эге…» — и Даблин повернулся к нему. Реваз Габасович осторожно, чтобы не поцарапаться об осколки, выковыривал что-то из пробоины у нижнего края ветрового стекла; выковырял и вдруг поспешно распахнул дверцу. Дурманяще-сладкий, тягучий запах распространился по кабине.

— Нагрелся, надо же… — сказал Реваз Габасович, высунув руку в распахнутую дверцу машины и делая ею резкие движения, как будто стряхивал градусник. — От удара нагрелся…

— Кто нагрелся? — спросил Даблин.

— А вот, — Реваз Габасович грузно развернулся к нему и протянул на раскрытой ладони какой-то предмет, холодно блеснувший под потолочным светильником.

Даблин не сразу понял, что это такое (вспомнились почему-то недавние разговоры в инструкторской курилке райкома: о способах отлова «небожителей», ни разу, как водится, не опробованных на практике, о скрюченных судорогой трупах в тайге, о резком снижении процента раскрываемости, якобы зарегистрированном в целом ряде областей и районов, расположенных в широкой полосе, протянувшейся на северо-восток от Казахстана, — и об очевидной связи всех этих феноменов с направлением преобладающих ветров в Западной Сибири и временем созревания маков…), а потом Даблин уловил слабеющий приторный запах, исходящий от предмета, понял и брезгливо отстранился.

— Выбросьте вы эту гадость, Реваз Габасович, — сказал он, поморщившись, и Реваз Габасович охотно повиновался.