Витамины любви, или Любовь не для слабонервных

И тут я вспомнила, что дальше следует реплика матери. Поскольку Джон не ответил на ее вопрос, мисс Купер почувствовала неладное. Теперь взгляд отца был прикован к ней. Роджер был явно потрясен. Мать, разволновавшись, стала похожа на нервного спаниеля. Она бросила взгляд на первый ряд, чтобы выяснить, что же так смутило отца, и заметно пошатнулась. Она открыла рот, но не издала ни звука.

Суфлер подал реплику: «Мне все ясно. Я всегда подозревала, что ты все еще ее любишь», и весь зал ахнул в едином порыве. Происходящее напоминало мексиканский сериал. Зрители замерли.

— Мне все ясно, — произнесла Анжела. — Я всегда подозревала, что я все еще… ты все еще ее любишь…

Язык у нее заплетался, даже под толстым слоем грима было видно, что она покраснела. А когда я увидела мрачное выражение ее лица, с которым она обратилась к отцу — не к Джону Малкольму, больше она не притворялась, — меня как молнией поразило: я вспомнила. Я уже видела ее лицо таким однажды, очень давно. Обрывочные воспоминания нахлынули на меня, обгоняя одно другое. Перед моими глазами как будто прокручивались назад кадры, картинки прыгали, как осколки цветного стекла в калейдоскопе. Я вспомнила фразу, которую Олли сказал недавно Джуду и от которой у меня мурашки побежали по коже. Тогда я не могла понять причину моей реакции. Олли сказал:

— Иди, посмотри, что там делает твоя мама. В первый раз эту фразу я услышала от отца двадцать пять лет назад.

Глава 36

Может, я не вспомнила все мелкие подробности, но основное — точно. Я чувствовала, что постепенно из закоулков памяти всплывет все. Вот я осторожно переступаю через порог. На мне темно- зеленые туфли с пряжками, белые короткие носочки и, кажется, школьная серая юбка. Мне лет пять или шесть. За моей спиной — отец, он положил теплую ладонь мне на плечо, я чувствую ее тяжесть.

— Иди, посмотри, что делает твоя мама, — шепчет он, подталкивая меня к лестнице. Голос у него не сердитый, он говорит спокойно, сдержанно. Но я знаю, что надо сразу же сделать то, о чем он просит. Я толкаю дверь с матовым стеклом, бегу вдоль коридора по выложенному орнаментом дубовому паркету. Лестница застелена оранжевым ковром. Когда я оборачиваюсь и через перила лестницы смотрю на папу сверху, он, улыбаясь мне, кивает и жестами указывает на второй этаж.

Лучи полуденного солнца, как и сейчас, проходят через витражные окна коридора и ложатся на пол разноцветными пятнами. Папа прикладывает палец к губам, и я закрываю рот ладошкой, чтобы подавить смешок. Мне нравится эта игра. Я вприпрыжку подбегаю к спальне родителей. Слышу голос мамы, и тут моя улыбка дрожит: по ее голосу мне кажется, что ей больно. Я рывком распахиваю дверь и вскрикиваю: «Мамочка!»

Мама тоже кричит, отталкивая от себя мистера Коутса. Она хватает простыни, а мистер Коутс, согнувшись, кидается в ванную, прикрывая себя спереди руками. У него волосатое тело, и когда он пробегает мимо меня, я чувствую порыв воздуха, смешанного с запахом мускуса, подпорченных фруктов и приторного лосьона, — совсем не такого, как легкий, цветочный запах одеколона, которым мой отец протирал лицо после бритья. У меня начинает першить в горле.

— Детка! — Анжела, неуверенными шагами идет ко мне, таща за собой простыни. Она спотыкается и падает на пол, обнаженная, розовая.

— Папа сказал, что ты здесь, — выпалив это, я развернулась и побежала прочь.

Возможно, какие-то подробности я досочинила, не думаю, что эти воспоминания хранились в подсознании в законченном виде, готовые возродиться, как Феникс из пепла. Но по сути воспоминание было точным. Сверхъестественная сила чувств, которые оно всколыхнуло, сейчас оживила пережитое, как будто я прожила все это еще раз. Я ощутила себя муравьем, которого уносит поток ручья.

Голова разболелась, готовая вот-вот лопнуть. Я рванулась к выходу, мимо Габриеллы, мимо Джека, мимо мистера Коутса с его лосьоном, от которого першит в горле. Габриелла попыталась схватить меня за руку. Выбегая из зала театра, я чувствовала, как Роджер и Анжела провожают меня взглядами со сцены. Я почти на ощупь нашла выход из здания, и меня стошнило у ближайшего куста. Платка с собой не оказалось, так что пришлось сплевывать — тьфу, тьфу, — чтобы избавиться от всего, что было во рту. Я утерлась рукавом. Теперь нужно стирать джемпер, подумала я. Говорят, что, когда испытываешь сильное потрясение, мелочей не замечаешь. Это не так, как раз наоборот, замечаешь все до единой.

Потом, с громким стоном, шатаясь как умирающая, я добралась до своей машины и рухнула на сиденье. Опустив голову на руки, я стала судорожно глотать воздух: «Как же он мог такое сделать с нами?»

Это было так же жестоко, как если бы он пристрелил нас обеих. Но у него была другая цель — он хотел, чтобы мы страдали.