Витязь чести: Повесть о Шандоре Петефи

С безоружной толпой ничего не стоило справиться, если бы в Хофбурге нашелся хоть один государственный муж, который бы рискнул взять на себя малейшую ответственность. Но в куче наряженных в парадные мундиры генералов, государственных советников и камергеров, заполонившей коридоры и передние императорского дворца, такого смельчака не нашлось. За долгие годы правления Меттерних добился того, что отучил военных и гражданских чиновников от какой бы то ни было инициативы. Не получив указания свыше, каждый думал, что тот, кому положено, уже отдал необходимый приказ и остается лишь ждать, по возможности не теряя достоинства, дальнейшего разворота событий.

Меттерних прибыл в Хофбург, когда со звоном посыпались первые оконные стекла.

Натолкнувшись на вопрошающие взоры придворных, сверкавших золотом аксельбантов и эполет, и не понимая, что же собственно происходит, канцлер на секунду смешался.

— Что случилось, господа? — удивленно пролепетал он.

Ответом престарелому канцлеру был единодушный вопль:

— Долой! В отставку! Это он виноват! Это он довел нас до такого!..

Почувствовав себя козлом отпущения и заподозрив, что это санкционировано императором, хотя Фердинанд едва ли мог адекватно воспринимать обстановку, Меттерних окончательно потерял лицо и поспешил ретироваться. Пробормотав несколько жалких фраз насчет жертвы, последней жертвы, которую готов принести для спасения монархии, карлик попятился.

— Раз так, господа… — Он беспомощно развел руками и вдруг пропал, точно сквозь пол провалился.

Народ, который на улице уже требовал крови ненавистного министра, почему-то беспрепятственно пропустил хорошо знакомую всей Вене карету с гербом.

Так, без единого практически выстрела революция выиграла первый бой с апостолическим самодержавием. Оба лагеря, однако, пребывали в растерянности.

Во дворце по-прежнему не находилось никого, кто бы, пусть приблизительно, знал, что нужно делать. Брат императора эрцгерцог Людвиг совершенно растерялся без указаний или хотя бы противодействия вездесущего канцлера и готов был послушаться любого советчика.

Весь оставшийся и весь следующий день ушли на бесплодные пререкания с Францем-Антоном князем фон Коловрат-Либштейном, но так ничего путного и не возникло, кроме склоняемого во всех падежах ненавистного слова «Verfassung» — «Конституция».

Лишь пятнадцатого марта под давлением слухов — никто не взял на себя труд их проверить — о непрекращающихся волнениях семейный совет императорской фамилии составил следующее объявление:

«…Приняты необходимые меры для созыва депутатов всех провинциальных сословий с увеличенным числом представителей от бюргерского сословия и с соблюдением порядка, предусмотренного существующими провинциальными уложениями; этим депутатам будет предложено выработать общую государственную конституцию».

Ненавистное слово было не только названо, но и записано черным по белому, хотя неведомой казалась его дальнейшая судьба.

Семнадцатого император подписал рескрипт о создании ответственного министерства Коловрата — Фикельмона, куда вошли исключительно люди Меттерниха, его отжившие свой политический век креатуры.

— Было два упрямых глупца, — проворчал эрцгерцог Людвиг, — которые хоть уравновешивали друг друга, теперь остался один.

Ругаться было, конечно, легко, но ничего иного ни он, ни эрцгерцогиня София, торжествовавшая победу, предложить не сумели.