Витязь чести: Повесть о Шандоре Петефи

В два часа пополудни показались шпили и купола имперской столицы. Трепыхались на ветру разноцветные вымпелы, с Пратера, как обычно, долетали мажорные такты. Судя по всему, Вена готовила посланцам венгерского сейма достойный прием. Заполнившие палубу парламентарии заметно повеселели. Появилась надежда, что трудная миссия увенчается успехом. Такой уж ветер нынче гулял над Европой, что короли уступали требованиям народов.

Венские власти сердечно приветствовали прибывших. Под гром маршей депутатов разместили в открытых экипажах, и разукрашенный лентами кортеж торжественно покатил по Охотничьей аллее. Веселое солнышко безмятежно светило над крепостными башнями. Мягкие тени голых еще каштанов, платанов и лип мелькали под дружными копытами лошадей, высекавших летучие искры.

Несмотря на сияющий день, все фонари, вновь застекленные по случаю триумфального въезда, были зажжены. На балконах и карнизах домов горели масляные лампионы. Бурши в корпорантских шапочках приветственно размахивали коптящими факелами.

— Виват Кошут! — встречали головную карету радостные возгласы на каждом углу.

Вчерашнего предателя и смутьяна, чье имя в Австрии стало символом анархии и злой воли, принимали как спасителя отечества, как овеянного славой суверенного государя.

Сладостное дыхание дунайской волны кружило головы, ветер свободы воспламенял сердца, творя чудеса на потрясенных подмостках Европы.

Венгерская молодежь, салютуя клинками, гордо вступила на праздничные улицы, украшенные матерчатыми розетками, флагами, горшками цветущей герани. Трехцветные темляки и перевязи вызывали одобрительный гул. Венцы приветствовали чужую независимость.

Опираясь на украшенную самоцветами саблю, Лайош Кошут принял, словно делал это каждодневно, парад австрийской национальной гвардии. Одобрительно козырнув рапортовавшему офицеру, обошел строй рокочущих барабанов. Забыв походные ритмы, они выбивали жизнерадостную бесшабашную дробь.

В Хофбург венгерская депутация вошла при оружии и знаменах.

Меховые шапки с национальными кокардами и обшитые золотым позументом ментики привлекали всеобщее, отнюдь не враждебное любопытство. Национальная гвардия с трудом расчищала дорогу среди напирающей оживленной толпы. Но вот, наконец, и последняя арка. Офицеры, застывшие во главе эскадронов драгун, вскинули пальцы к треуголкам.

Гвардейский оркестр грянул марш Ракоци. Построенные в каре войска, затаив дыхание, внимали гимну мадьярской вольницы. Лишь на плацу перед самым дворцом угрожающе дымились фитили в руках орудийной прислуги. Жерла, в которые, надо думать, не закатили ядер, черными пустыми глазницами глядели в лица незваных гостей, вступавших в святая святых австрийской империи.

Предшествуемые действительными и почетными кавалерами Золотого ключа, венгры поднялись по ковровой лестнице в бельэтаж, прямо в тронную залу.

Кайзер, пребывавший в сумеречном периоде, пугливо съежился и закрыл глаза. Однако ободренный нашептыванием Коловрата и Фикельмона, нашел в себе силы прочитать по бумажке несколько приветственных венгерских слов.

— Ур-ра! — вырвав сабли из ножен, преисполнились воодушевления народные представители.

Церемониймейстер, танцующим шагом приблизившись к Сечени, дал понять, что петиция будет всемилостивейше рассмотрена, а высочайшая аудиенция на сем исчерпывается.

— Мои соотечественники хотели бы увидеться с кронпринцем, — твердо заявил Кошут, подозревая, что дни императора сочтены.

После длительных перешептываний и консультаций венгров попросили все же покинуть тронную залу и спуститься на плац.

38

Бывают совпадения, безусловно, случайные, но тем не менее примечательные. Минувший год, недобро помянутый Меттернихом, принесший совершеннолетие Петефи, ознаменовался рождением Союза коммунистов. Крылатый лозунг Маркса «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» предопределил весь ход дальнейшей истории человечества.

Поэт недаром называл себя сыном эпохи, он ощущал свою сопричастность с ней каждодневно и всесторонне. Конвульсии мира, его родовые схватки и боль отзывались глубоким органным эхом, пробуждая сложные, зачастую едва осознанные цепи ассоциаций, вещие метафорические ряды. «И я участвую в сражении, я командир, а мой отряд — мои стихи: в них что ни рифма и что ни слово, то — солдат».

Очередная дискуссия в «Пильваксе» затянулась до позднего вечера. Обсуждали, как лучше провести на Ракошском поле праздник в честь республиканской Франции, в честь революционного Парижа. После ожесточенных споров решили пригласить всех: горожан, приехавших на ярмарку окрестных селян, студентов и господ из «Оппозиционного круга», хоть они и топтались на месте, увязнув в бесконечной говорильне.

— Вчера ночью, пока моя жена готовила себе народный убор к празднику, я написал стихи, друзья, — объявил Петефи, когда наступил его черед высказаться. — Я прочту вам «Национальную песню».

В прокуренной, до отказа набитой кофейне стало потише. Молодые поэты в карбонарийских плащах еще яростней задымили трубками и в знак одобрения вонзили фокоши[63] в деревянные табуретки.