Витязь особого назначения

Пнув выставленные ноги сидящего на полу, Ягайло залез внутрь, показав всем костистый кулак, чтоб вопить не вздумали, и пошарил по их одежде. У двоих ничего интересного не было, а вот у третьего, самого дохлого, но с наглым, избалованным лицом и капризно оттопыренной нижней губой, он нащупал серебряный медальон на тяжелой цепи. Стянул через голову брыкающегося юноши, наподдав коленом, чтоб не дергался, и вылез из экипажа в царившие под крышей сарая вечные сумерки. Пригляделся, держа руку на отлете.

Овальная серебряная бляха. На ней — чеканный орел в выложенной сверкающими камешками короне. Клюв и когти золоченые. Вещь старинная, цены немалой, по всему видать.

— Как думаешь, Евлампия, — обернулся к девице Ягайло, — сильно знатный человек такой владеть может?

— Да уж не смерд, это точно, — ответила та.

— Ну и славно, ты давай тогда лепоту на себя наводи, чтоб на двор такой замарашкой не являться, а я пока тут порядок обратно наведу.

Евлампия кивнула, взяла какой-то сверток и скрылась на задах конюшни. Ягайло неторопливо обошел возок, проверил ручки, попинал спицы колес, подпер дверь копьем. Покопавшись в заднем ящике, нашел запасные вожжи и в два раза обмотал ими крытую надстройку, прихватив двери. Огляделся на всякий случай. Никто из оруженосцев не обратил на его действия никакого внимания. Ну и славно.

Отроковица вернулась с заднего двора посвежевшая и даже как-то посветлевшая ликом, который только оттеняло грязноватое платье. У Ягайло почему-то защемило сердце: все-таки не женское дело таскаться по полным опасностей дорогам вслед за воинами. Рисковать животом своим.

— Чего уставился, витязь? — грубовато окликнула его девица. — Ты так во мне дырку проглядишь.

Все ее очарование вмиг слетело, как яблоневый цвет. Ягайло отряхнул с портов несуществующую пыль, разгладил пятерней траченные огнем волосы и вышел из сарая. Девица, подобрав подол, чтоб не мазнуть по навозу, засеменила следом.

Выйдя на дорогу, они влились в плотный людской поток, текущий к главным воротам городища. Огромные телеги, доверху нагруженные всяким скарбом, ехали вперемешку с дорогими экипажами. Мужицкие зипуны соседствовали с облезлыми жупанами студентов. Рыцарские латы поблескивали на фоне меховых накидок и высоких шапок чиновников. В одном потоке рядом шли задумчивые коровы и норовистые кони. Наглые голуби воровали просо у заключенных в клетки кур. Мухи тучами роились над снедью, которую нерадивые хозяева не озаботились прикрыть тряпьем. Юркие мальчишки сновали под ногами у взрослых. Иногда им наступали на босые ноги, отвешивали тумаков, но улыбки не сходили с их беззаботных лиц.

— Ты за мошной[20] приглядывай, — обернулся Ягайло к девице. — А то ворья тут наверняка…

— Так у меня ж мошны-то нет, вот, платочек и тот в руку взять пришлось, — недоуменно ответила Евлампия.

— Да не за своей, за моей. Сзади-то оно даже видней иногда: спереди, бывает, один внимание отвлечет, а другой в то время срежет.

Наконец перед путниками начали вырисовываться городские стены. В основном каменные, в три человеческих роста, но кое-где с вкраплениями старых, деревянных еще укреплений и совсем новыми заплатами. Крытая деревом галерея для стрелков нависала над огородами, что разбили горожане, прикрыв их от непрошеных гостей колючими кустами и частоколом. За огородами скромно прятался глубокий ров, через который был перекинут внушительный подъемный мост. Под мостом желтели головки кувшинок.

Широкое ответвление от главной дороги, ведущее к гудящему как муравейник рынку, принимало в себя основную часть потока. Через мост к распахнутым настежь городским воротам шли единицы. Ягайло и Евлампия встали в небольшую очередь за каким-то очень нервным посыльным, который переминался с ноги на ногу и поминутно оглядывался, словно тать, забытый подельниками на стреме.

Стражники в воротах не торопились. Толстые и одышливые, они принимали подорожные от путников. Читали — не сказать, чтоб внимательно, и дозволяли проехать в город. Иногда чинили личный и вещевой досмотр, но без особого пристрастия. А иногда пускали и так, видимо, знали проходящих в лицо. Налог же за въезд в город с каждой телеги драли неукоснительно.