Витязь. Тенета тьмы

Паук притиснулся почти вплотную к решетке, и эльф ощутил сладковато-тленный запах, исходящий от хитиновых ворсинок на его туловище. Он смотрел, как двигаются сухие, гладкие, будто полированные наборные ножны, паучьи лапы. Все в этом создании было опасно, все отвращало и заставляло ощущать его чужеродность.

Лапы… сильные, быстрые, неутомимые. Одна из них несла игральные кости на сгибе крючковатого когтя.

— Поиграем иначе?

Кости со стуком упали на камень пола. Даэмар дернул острым ухом и заинтересованно придвинулся ближе. Его совершенно не смущало, что паук вмиг смог бы распороть его горло когтем.

— И как же играют пауки?

Белесые глаза мигнули.

— Пауки не играют. Они едят и убивают, чтобы есть. Но я видел картину, когда спал.

— Сон?

— Да, да. Сон. Видеть, чего нет. Сон. Картина, когда не двигаешься и не ешь.

Даэмар откинул с лица белоснежные пряди густых волос. Пришлое чудовище звало играть, видело сон.

— Расскажи мне твой сон, Эстайн. Мне правда интересно.

— Интерес, любопытство, — проскрипел паук. — Знания. Разум. У вас все это есть.

— Есть, — мягко сказал Даэмар. — У меня — есть. Что ты видел во сне, Эстайн?

Паук перебрал ногами.

— Я видел красивое место. Высокие камни.

— Горы?

— Горы. Скалы. В горах дома и дворцы. Красивые арки, статуи и мосты. Все вверх словно растет, и будто бы камни живые.

— Тебе снилось прошлое эльфов, паук.

Не эльфы. Не люди, — тревожно заскрипел пленник, катая когтем кости. — Я видел людей, видел эльфов. Нет. Нет. Другие. Похожи, но другие. Там играли дети. В тени статуи. Большая статуя, женщина грозила небу мечом. А дети играли. Делали камешки. Вот так! — Он быстро цапнул одну костяшку, движение оказалось почти неуловимым, Даэмар ахнул.

— Клади! Попробуем! — Он сцепил руки в замок, разминая пальцы. — Но учти, я лучник три тысячи лет!

— Я запомнил, — проскрежетал Эстайн. — Ты лучник и учитель лучников. Вот, я положил. Кто быстрее?

Ладонь эльфа выстрелила вперед… и схватила пустоту.

— Мальчик был лучше всех, — задумчиво сказал паук, катая костяшку. — Маленький мальчик был быстрее. И дети…

— Побили его? — Эльф запросто коснулся когтя, забрал кость и повертел ее в пальцах. — Радовались вместе с ним? Учились у него? Дети, они…

— Дети ушли. А мальчик стоял и смотрел на женщину, которая грозила небу мечом. Стоял и смотрел. Над ними было солнце. Белое. Дети не были довольны, что тот мальчик оказался быстрее девочек. — Паук замер, одиночество неведомого мальчика весьма занимало его.

— А потом? — тихо спросил эльф.

— Потом я проснулся, — сказал паук. — Иначе я сказал бы ему…

Даэмар подождал, потом протянул руку сквозь решетку и положил на горячую лапу.

— Я сказал бы ему… — Эстайн мялся. — Сказал бы, что он больше не будет один. Если нет имени, имя можно найти. Камни не стоят радости и печали. И победы… не стоят. А вот когда ты не один… я был бы ему другом, лучник.

Помолчали.

— Как это — больно? — вдруг спросил паук. Его внимательные белые глаза засветились перламутровым белым огнем.

Даэмар поежился и накинул капюшон плотной зеленой накидки, словно озяб. Он протянул руку, снова коснулся жестких, блестящих щетинок паука, осторожно провел по ним.

— Не могу объяснить, — наконец медленно выговорил он. — Не могу, па… чужак. Эстайн. Больно — это… чувство. Чувство тела. Телу бывает больно. И ему бывает хорошо. — Острое, умное лицо Даэмара чуть занялось маревом румянца. Он поглаживал боевой хитин, избегая кончиками пальцев острых ворсинок с ядом — и подбирал слова.

Слова не шли.

— Поэтому я буду воевать против своих, — скрипнул паук. — Не могу объяснить им. И не могу встать и уйти. А они будут жить, как могут… от рождения. От сотворения. Убивать и есть. Есть и убивать… ваш мир. И им не будет больно. Никогда.

— Никогда… — покачал головой эльф. — Но тебе…

Эстайн тронул кончиком когтя тяжелую бляху, впаявшуюся в хитин.

— Кажется, мне больно здесь. От снов. От мыслей. От того, что нельзя… съесть чужой мир, который жил до тебя. Это неправильно — портить чужой мир. Есть. Пожирать. Как обмануть в игре. А мои братья хотят этого. И мне больно.

Эльф задумчиво катал на ладони кости, которые переваливались с грани на грань. Шестерка — единица. Шестерка — и снова единица…

— Ты действительно странный, Эстайн, — наконец сказал он. — Сны. Женщина, грозящая небу мечом. Ты странный. Но если придется, я пойду с тобой в бой и буду биться плечом к плечу с тобой. Мы, эльфы, тоже сотворены. И тоже, возможно, не совсем так, как хотелось бы… кому-то. И живем, как можем.

— У меня две пары плеч, — серьезно сказал паук. — Брось кости снова. Хочу играть. Бросай кости, Даэмар.

Эльф вскинул взгляд и тихо спросил:

— На что играем?

Бесконечные вереницы эльфийских воинов шли к обугленным руинам древней крепости. Сторожевая точка незапамятных лет, она некогда венчала границу с Серыми Россыпями. С ее вершины очень редко, но можно было разглядеть взблескивающий на горизонте Храм Жизни скальных орков, в другую сторону темнели скалы, слагающие неприступную границу Морума, а в третью колыхалось море вековечных эльфийских древ.