Витязь в овечьей шкуре

– Ничего себе! – воскликнула оскорбленная Наташа, которую Козлов явно подразумевал под словами «эта дура». – Я вывела его, такого умного и хитрого, на чистую воду, и я же еще и дура!

– Это просто стечение обстоятельств, – отмахнулся он. – Не появись вы в неподходящее время в неподходящем месте, и Андрей Алексеевич уже сидел бы в тюряге – весь в слезах и униженных просьбах сделать для него хоть что-нибудь. А вы? – перешел он на другой, более трагический тон, сверля Покровского раскаленным взглядом. – Вы думали, что будете унижать меня, топтать мое достоинство, и все сойдет вам с рук? Вы полагали, что я дерьмо, прилипшее к тротуару? Только потому, что я работал в трактире, вы записали меня в разряд неудачников?!

– Я просто видел, что вы плохой человек, Валера. Поэтому испытывал к вам неприязнь, – спокойно ответил Покровский. – Все остальное было проявлением этой неприязни. Мне казалось, что я защищаю свою дочь.

Ваша дочь! Ваша дочь была бы на седьмом небе от счастья, выйдя за меня замуж! И я бы сразу стал человеком. У меня была бы квартира, загородный дом, машина! Вы бы, такой умный, гнили в тюрьме, а я бы пользовался всем, что у вас было. Но вы все испортили, связавшись с этой... финтифлюшкой!

И он кивнул на Наташу. Та немедленно нахохлилась, как попугай, которого хозяин ни с того ни с сего решил научить разговаривать.

– Ты считаешь, что настоящий человек – тот, кто отнял у другого его жизнь?

– Тот, кто все завоевал сам. Не важно, каким способом! Он – победитель. Я – победитель. Я должен был победить! Мы были бы счастливы с вашей дочерью! – продолжал извергаться вулканом Козлов. – В вашем доме! Без вас. Я бы утешал ее и берег.

– Вот почему, Андрей Алексеевич, он не отравил вас! – снова встряла Наташа. – Он не хотел, чтобы вы умерли. Он собирался доказать вам свою интеллектуальную состоятельность. Вероятно, впоследствии этот тип рассчитывал проинформировать вас о том, какой блестящий план он задумал и осуществил. Чтобы его приняли всерьез, речь должна была идти не меньше, чем о жизни и смерти. Поэтому он начал убивать.

– Я делал это из любви к Марине, – пожал плечами Козлов. – Она-то видела мой потенциал!

– Вот вы говорите, что любите Марину, – встряла Наташа, – а сами собрались отправить в тюрьму ее отца.

– А кто сказал, что я должен любить его тоже? – удивился Козлов.

– Не слишком ли жестокий способ доказать, что у тебя есть мозги? – спросил Покровский. Он говорил спокойно, но Наташа видела, как бьется жилка у него на виске.

– Вы имеете в виду убиенных теток? Вам их, конечно, жаль? Пришлось ими пожертвовать, черт побери! Мне нужен был живой материал для постановки моего спектакля. Я все отлично срежиссировал – удалась каждая мизансцена! Единственное, чего я не смог учесть, так это вашего, – он приторно улыбнулся Наташе, – внезапного приезда. Вы спутали мне все карты. Вы дали Андрею Алексеевичу алиби, которого у него не должно было быть. Причем дали дважды! Так что второе убийство – ваша личная заслуга. Я бы ограничился и одним. Но... Честно сказать, второе получилось чертовски эффектным! Можно сказать – идеальным. Я совершил его в точности так же, как первое. Выдержал стиль. Мне понравилась ваша реакция.

– Идеальных убийств не бывает! – возвестила Наташа прокурорским тоном. – И потом: совершенно не факт, что Андрея Алексеевича обязательно посадили бы.

– Вот вы, – неожиданно обернулся Козлов к Негодько, – представитель правоохранительных органов.

– Ну, – сказал тот, не найдя, по видимости, ничего более умного для ответа.

– Допустим, у вас улики против Покровского. Кроме того, у Покровского есть мотив и нет алиби. Что бы вы с ним сделали?

– Арестовал, – с важностью заявил Валентин Львович. – Если улики есть, то безусловно арестовал бы.

– Так что мы с Андреем Алексеевичем вам обязаны, – заключил Козлов. – Я – тюрьмой, а он – свободой.

Наташа скромно сложила ручки перед собой, и Покровский тихо сказал ей:

– Вас мне послало провидение!

– Нет, всего лишь фирма по трудоустройству, – тоже шепотом ответила она.

– Послушайте! – неожиданно подал голос Сева Шевердинский. – Я тут человек посторонний, я ни в чем толком не разобрался, но понял только одно: в этой чашке – отравленный кофе.

И он дрожащим пальцем указал на изящную чашечку с синей каймой по краю.

– Разрази меня гром! – воскликнул Негодько и навис над столиком, растопырив руки. – Все пошли вон! А этого – к нам в машину! – приказал он стоявшему поблизости лейтенанту, кивнув на усмехающегося Козлова. – И обыщи его! А то отравится по дороге, отвечай потом.

– Ната! – жалобно сказал Калашников, когда буря улеглась и милиция увезла-таки Козлова, хотя у Негодько и возникла по поводу его задержания масса дополнительных вопросов к свидетелям.

Отпущенный на волю Сева Шевердинский поспешно скрылся с места происшествия, сказав напоследок, что никогда не находился в столь опасной близости от настоящего убийцы и что это страшное обстоятельство надо немедленно чем-нибудь запить.