Витязь Железный Бивень

После случившегося несколько мгновений назад. После того, как она решилась не удерживать, а оттолкнуть. Любой ценой. Что она оставляет себе, что? Ребенка, который ее опозорит? Да и чушь это, что первый раз никогда не проходит впустую. И очень даже может получиться так, что Ларда сейчас действительно ославит себя ради твоего счастья, а ей за это даже ребенка не достанется! Причем наверняка она все понимает не хуже, чем ты, но наверняка же и сделает как пригрозила. Ну, скажи ей, что уходишь к другой, скажи! Молчишь? А эта другая, между прочим, за тобой в Прорву ходила… Что же делать, что, что?! Проклинать судьбу и свою раздвоенную душу? Молиться кому угодно – хоть утонувшему во Мгле древнему идолу, хоть адским бесам, хоть длиннозубым людоедским божкам – чтобы избавили от пытки необходимостью выбора, чтобы решили твою судьбу за тебя? А пока ты будешь молиться невесть кому, твою судьбу решит Ларда – ценой собственного позора.

Тем временем девчонка разглядела-таки в скудном свете гаснущего очага брошенный неподалеку Лефов железный бивень для увечной руки. Чтобы схватить увиденное, Ларде пришлось перегнуться через Лефа, на миг прижавшись левой грудью к его плечу. И даже этого краткого прикосновения хватило парню, чтобы почувствовать там, за тугой горячей округлостью, бешеные удары Лардиного сердца. Почувствовать и очнуться.

Он успел схватить девчонку за руку. Рванулась – не выпустил; попробовала драться свободной рукой – скорчился, пряча лицо, но все же не выпустил.

– Ты погоди, ты послушай! Я же не могу сейчас, когда Истовые всем смерти хотят! Как же я вас брошу? Вот справимся с серыми, и сразу уйду. Хорошо?

Леф почувствовал, как обмякает Лардина рука, и осторожно разжал пальцы. Несколько мгновений девчонка сосредоточенно думала. Потом сказала:

– Клянись. Моей жизнью и вот им, – она осторожно прикоснулась к своему животу.

К счастью, Леф догадался о смысле этого прикосновения прежде, чем успел послушно ляпнуть что-нибудь вроде «клянусь твоей жизнью и животом».

– Вами обоими клянусь, что уйду, – сказал он, помедлив. – Довольна?

Ларда молча положила на пол железный бивень, поднялась, пошла к очагу. Устало привалившись к стене, Леф следил, как она возится там, подкладывая дрова и горючие камни, как играют на ее коже крепнущие теплые блики… Ему вдруг пришло в голову, что раз память проснулась сама, то ходьба через серый туман больше не причинит ему никакого ущерба и, значит, можно не выбирать. Можно бывать там и бывать тут – дней, скажем, двадцать с Рюни, потом с Лардой, потом опять с Рюни… Придуманное показалось ему до того гадким, что он затряс головой, замычал, словно от зубной боли. Ларда коротко оглянулась на это мычание, но ничего не спросила, только буркнула с неодобрением:

– Ты бы оделся, а то прямо срам глядеть.

– А сама-то? – вскинулся было Леф, но тут же смолк, потому что в глубинах огромного строения раздался пронзительный человеческий крик – крик смертного страха и смертной боли.

* * *

Нурд оказался совсем беспомощным. Он цеплялся за стену, слепо нащупывал ногами ступени, то и дело останавливался передохнуть, хрипло и тяжко дыша. Они и трети пути не прошли за время, которого бы столяру хватило сбегать вниз и обратно. Хон пару раз предлагал вернуться: или совсем, или чтоб хоть сменить лучину на факел, от которого гораздо больше света. Но Нурд даже слышать о возвращении не желал.

Добравшись до нижнего зальца, Нурд еще раз отдохнул, а потом они прошли десятка два шагов по проходу, которым Гуфа ходила в хранилище Древней Глины. Все было спокойно и тихо, однако Витязь вдруг велел своему приятелю погасить лучину и замереть. Так стояли они довольно долго. Столяр пару раз пытался шептать еле слышимые вопросы, но Витязь лишь досадливо стискивал пальцами его плечо (спасибо и на том, что не рот).

А потом Нурд сказал:

– Никого здесь нет.

Он произнес это чересчур громко – дал-таки волю досаде на собственную никчемность, а может быть, и на Хона, из-за неоправданных страхов которого пришлось лишний раз ее показать.

Хон высек огня, нарочито неторопливо раздул лучину. Он очень надеялся, что Нурд, поразмыслив, уже не захочет смотреть на Старца. Ну чего к нему ходить, к Старцу-то? Жрать захочет – сам позовет (да ведь и не взяли с собой ничего съедобного). А просто так смотреть на него – удовольствие, право слово, небольшое. Лучше бы сразу же пойти обратно: даже подумать страшно, как Прошлый Витязь станет спускаться по разрушенным зыбким ступеням.