Витязи в шкурах

— Одно дело сжечь острог, другое — город, — продолжил Кузьма. — Острог — военное укрепление, которое мешает продвижению к городу, и добычи там нет. Половцы пришли за добычей. Если город сгорит, не будет им ни полона, ни серебра. Поэтому сразу стрелять не будут. Станут угрожать, требовать сдачи. Можно торговаться, тянуть время…

— Попробовать откупиться! — оживился Якуб. — Пусть берут имение и уходят! Наживем заново!

— Здесь мало серебра, — покрутил головой Михн. — Путивль готовили к осаде, все вывезли. Даже посадские, кто успел. А сотней гривен от Кзы не откупишься.

— Пообещать, что привезем еще! — не согласился Якуб. — Пусть ждут! Тем временем подойдет Тудор…

— Они не будут ждать, — твердо сказала Ярославна. — Им нужен полон. Люди из весей попрятались по лесам, а в Римове многие пробились и ушли. Поганые почти ни с чем. Они знают, что мы спрятали серебро и не шибко на него рассчитывают. В Путивле тысячи людей — это добрая добыча, такой не брал ни один хан. Кза своего не упустит. Они поймут, что мы ждем подмогу, и, когда войско Тудора подойдет, зажгут город. Тогда у нас будет только два пути: выбежать и отдаться в полон или сгореть здесь.

Ярославна обвела собравшихся долгим взглядом.

— Надо сжечь их орудие! Новое они построят не скоро. Тем временем придет Тудор…

Улеб встал.

— У меня полторы сотни на конях, столько же — пешие. Как только пожар утихнет, откроем ворота…

— Не добежите даже до забора! — стукнул кулаком Михн. — У Кзы на одного твоего воя — двадцать! Они теперь ворота крепко сторожить станут, переймут. Постреляют вас, посекут. Владимир Переяславльский тоже выехал из города — в чистом поле с погаными силой меряться. Сейчас лежит, тремя копьями язвенный. Еле отбили его у половцев, весь город князя боронить выбежал. Так у Владимира войско было, а у нас?.. Положим воев, кто на стены встанет? Бабы? Даже коли сожжем орудие поганых, город можно голыми руками брать! Нельзя, княже!

— Подземный ход в городе есть?

Все посмотрели на Кузьму.

— Малый, — удивленно ответил Михн. — Конь не пройдет, да и человек — только согнувшись. С умыслом делали, чтоб ворог внутрь в большом числе не пробрался, а нам гонца тайно послать можно.

— Вот и добре.

Ярославна подошла ближе.

— Пока только задумка, княгиня! — склонился Кузьма.

— Думай, боярин! Только скорее!..

Она пошла к выходу. Все в гриднице встали…

* * *

— Я рос сиротой, боярин, без батьки и матки. Вервь растила. А кому чужой нужен? Ел то, что свои не съели, носил то, что своим не надобно. Всю жизнь в холоде и голоде… Много работал, чтоб на свою хатинку собрать, хотя землю мне давали, что другие не хотели, — где расчищать и выжигать надо… Кости от работы трещали. Женился поздно, двадцать два уже было. У однолеток уже по трое деток, а у меня… Олеся тоже сирота. Хотя и красивая, но бедная, никому из хлопцев батьки не разрешали жениться на ней. А мне — так в самый раз. Дочка сразу родилась — жалели мы друг друга. Одна Алена у нас росла. Жена рожала тяжко, порвалось у ней там что-то — больше не тяжелела. Зато дочка вышла такая красавица…

— Давай выпьем, Микула!

— Хорошее у тебя вино, боярин! Хмельное…

— Какой я тебе боярин? Мой батька землю пахал. Зови Кузьмой.

— Добрый ты человек, Кузьма! И Вольга… Как он за меня перед князем заступился — не хотел Улеб даже копья дать… Сразу видно — не здешние вы. Наши, как волки — что бояре, что смерды. Чуть ослаб, затопчут! Вы другие. В вашей стороне все добрые?

— Всякие попадаются. И волки есть.

— Их везде много. Что за жизнь? Батюшка учил: любите друг друга! Все соглашаются, кланяются. А выйдут из церкви… У вас тоже?

— Так.

— Куда доброму человеку идти?.. Нельзя вам тут, съедят!

— Подавятся!

— Надобны вы им, пока война. А как нужда кончится, съедят.

— Мы сами, кого хочешь, съедим!

— Кишка тонка! Не знаете вы наших. Тут брат идет на брата, а сын — на отца! Князья только и знают, что друг с другом воевать, а головы вои простые кладут.

— Ты на войну добровольно пошел.

— С погаными воевать — божье дело. За это, батюшка говорил, все грехи человеку прощаются. И знаешь ты, какое зло у меня к ним.

— Знаю.

— Не видел… Вервь в лесу схоронилась, а несколько стариков решили хатинки свои проведать — на месте ли? Из молодых никто не пошел — боязно, а старики… Их не жалко, зажились. Моя с дочкой за ними увязалась, мы-то без стариков… Имение пожалела — все нам таким потом давалось! Я в отлучке был, так бы никогда не пустил! Эх!..

— Выпей еще! И ешь!..

— Добрая у вас еда! Воев так не кормят.

— Мы и сами так не каждый день. Случай особый.

— Спаси бог, что позвали! Никогда так не ел! Хоть перед смертью…

— Тьфу на тебя!

— Что расплевался! Али сам не знаешь?

— Сгинуть, Микула, дело не хитрое. Надо жить!

— Зачем?

— Вернешься к себе… Ты еще молодой…

— Нельзя мне в вервь. Двенадцать чужих сыновей оттуда увел. Половины уже нет. С меня спросят!

— Могли и без тебя сгинуть!

— Сгинули без меня — спроса не было бы. А так я увел. Не жить мне там. И не хочу. Вчера во сне Олесю свою видел. Стоит, Аленку на руках держит и зовет: «Иди к нам!»

— Не буду я тебе больше наливать!