Витька Мураш - победитель всех

— Как же, приду еще… Чуть меня насквозь не проткнул.

На другой день Батон на укол не пошел. Пал Григорьич заходил к ним домой, но Батон его еще издали заметил и спрятался в сарае. И на следующий день он опять спрятался, и никто не мог его найти, пока Пал Григорьич спать не ляжет. Два дня он от Пал Григорьича бегал, а потом рука стала заживать. Но работать Батон не мог. Мы красили лодку, а он ходил вокруг и хвастался, что еще неделю может не ходить в школу.

С Илларионом в эти дни мы не разговаривали. Мне он не больно-то нужен, а Колька тоже по два раза звать не будет. Вообще-то у меня был один вопрос, но первый спрашивать я не стал. Илларион тоже ничего не говорил. На уроках он больше не выскакивал, сидел тихо. Зато девчонки вокруг него извивались, как ужи. Только и слышно: — Ларик, иди сюда, что скажу.

— Ларик, у тебя ластик есть?

— Ух, Ларик…

— Ах, Ларик…

Если бы Илларион стал с ними шептаться, я бы в жизни на него больше не посмотрел. Но он молчал. Девчонкам говорил только: «да» или «нет». И за это я почти простил ему высокую культуру и то, что он не стал с нами драться, а его мать кормила нас обедом. Но девчонки так и бегали около Иллариона. Чем больше он молчал, тем сильней они бегали. Это прямо все замечали. Только Наташка Кудрова сказала мне: — Воображает много Ларик твой.

— Почему это мой?

— Потому что противный. Пускай лучше уезжает.

— Ты ведь тоже противная, — сказал я, — но ты-то ведь не уезжаешь.

— Эх ты, Мурашов, — ответила Наташка почему-то шепотом. — Была бы я мальчишкой… Все бы в жизни отдала, чтобы хоть на один день стать мальчишкой!

— И что бы ты сделала?

— Надавала бы тебе!

Тут я просто разозлился.

— Ну что ты ко мне пристаешь?! Я же к тебе не подхожу, это ты ко мне все время лезешь. Иди вон к Иллариону, он культурный.

— Я к тебе пристаю?! — возмутилась Наташка. — Это ты ко мне пристаешь! Ты меня ударил, а я тебя не трогала!

— Не ударил, а дал разок по макушке. Не будешь карандаши катать.

— А вот буду, — говорит Наташка. — Буду, пока школу не кончим.

Посмотрел я на Наташку. Глаза у нее злые, а сама чуть не плачет, будто карандаш этот ей дороже всего на свете. Тут мне смешно стало: из наших ребят никто со мной справиться не может, а я какого-то карандаша испугался. И сразу я перестал об этом карандаше думать и ждать, что после звонка Наташка опять примется за свое дело.

— Катай, — говорю, — мне не жалко. Я разрешаю.

На уроке Наташка прислала мне записку:

«Мурашов, ты — нахал. С тобой в жизни ни одна девчонка никогда дружить не будет».

Я нарисовал на записке фигу и передал ее обратно.

С этого дня Наташка больше карандаш не катала и по парте не барабанила.

А ЩУКА РЫБА НЕ ВРЕДНАЯ

Совсем немного оставалось уже до конца занятий.

Мы с отцом перекрыли крышу и посадили картошку. На огороде нам немного помогла Людка. Может, ее совесть заела, а может, ей надоело лежать на диване и ждать, когда ей подберут работу получше.

Людка вскопала уже почти полгрядки под огурцы, когда у дальнего конца ограды замаячил Женька Спиридонов. Он затряс своими лохмотьями и замахал руками. Наверное, они уже помирились, потому что у Людки сразу подвернулась нога и она сказала, что не может больше копать.

Я следил за Людкой и видел, что она хромала только до конца огорода, а потом перестала.

Я думал, что отец ничего не заметил, но он сказал:

— Одно спасение для этого тунеядца — армия. Там его научат.

— А ты ее не пускай, — сказал я.

— Вас удержишь… — ответил отец. — Нельзя же ее на привязи держать, большая уже.

— И меня ты тоже не будешь держать?

— Иди, я и один посажу.

— Да это я так… — говорю. — Просто узнать хотел…

Отец засмеялся и хлопнул меня по спине.

— Учти, Витек, я на тебя надеюсь. Ни за что не бросай школу. Теперь время такое — без образования и за баранку не сядешь.

Вот так мы с отцом сажали картошку, Людка топталась около клуба со своим лохматым, Батон болел, Колька тоже работал на участке, а наша лодка лежала на берегу.

Только в самом конце недели мы с Колькой освободились немного.

Пошли мы на берег. Идем мимо батонского дома, видим, у калитки стоит дядя Костя и разговаривает с Пал Григорьичем.

— Сегодня уж я его на ключ запер, — говорит дядя Костя. — Пришел с работы — нету. Главное, подлец, зимнюю раму выставил и удрал в окно. Я все насквозь обошел, нигде не найти. Ты уж извини, Пал Григорьич. Придет ночевать — я его надраю.

— Отек не увеличивается?

— Да будто поменьше стал.

Тут дядя Костя заметил нас.

— Вы моего Вовку не встречали?

— Нет, — говорим.

— Увидите, скажите: отец велел немедля домой бежать.

Пришли мы на берег. Вечер был тихий. На нас сразу налетели комары.

Первые комары — они злые, как собаки на привязи. Не знаю, может, комары про людей то же самое думают, потому что передавили мы их штук сто, пока немного привыкли. Может, для нас они — паразиты, а для себя — просто герои. Мы на сколько больше их, а они не боятся. Я даже стал следить за одним комаром. Он мне на руку сел и топчется, выбирает место, куда жало воткнуть. Я ладонь на него и говорю: — Сейчас шлепну.

А он на меня ноль внимания. Я говорю:

— Последнее предупреждение.