Витрины великого эксперимента

Книга «Советский коммунизм» супругов Вебб критиковалась в советских изданиях за фабианское неприятие насильственной революции и изображение партии как смеси «религиозного ордена» и корпоративной или профессиональной организации. На более чем 1100 страницах «Советского коммунизма» было предостаточно неудобных моментов и отклонений от партийных идеологических установок — включая, например, упоминания о «преследованиях интеллигенции», применении террора и «искусно поставленных» показательных процессах, — в силу чего этот труд, переведенный на русский язык уже в 1936 году, так и остался недоступным для широкого советского читателя^{650}. В мае 1936 года русский перевод опуса Веббов был вынесен на обсуждение Политбюро, которое, рассмотрев заметные в книге фабианские отклонения, приняло решение о ее издании небольшим тиражом, в 2–3 тыс. экземпляров, и распространении по предварительно утвержденному списку (тут же, однако, была отвергнута предложенная Радеком хитрость: объявить в прессе о публикации книги, но показать широкой общественности лишь несколько экземпляров, выставленных в витринах книжных магазинов)^{651}.

Супруги Вебб начали свою работу сразу же после проведения коллективизации, а закончили накануне начала показательных судебных процессов в Москве и последовавшего за этим заключения пакта между Советским Союзом и нацистской Германией. Беатрис, рассматривавшая свою поддержку сталинского режима как исполнение долга товарищеской справедливости, была совершенно раздавлена событиями конца 1930-х годов, и все сомнения, мучившие ее на протяжении предшествующих лет, всплыли на поверхность, обернувшись жаждой возмездия. Московские процессы были для нее «отвратительными», «шокирующими» и «абсолютно непостижимыми», объяснить их она могла лишь неспособностью Советов отречься от собственного средневекового прошлого. При этом Беатрис очень хорошо понимала, что любое объяснение со ссылкой на отсталость русских не вполне согласовывалось с тем, что в ее книге советский коммунизм прославлялся как некая новая цивилизация. Еще более печальным оказался момент, когда Беатрис Вебб узнала о пакте Молотова — Риббентропа, это был «день священного ужаса»: «Дьявол одержал легкую победу. Сталин и Молотов стали главными злодеями». Ей хотелось умереть: «Конечно, теперь постаревшие и одряхлевшие Веббы, провозгласившие советский коммунизм новой цивилизацией и надеждой человеческого рода, могут уйти из жизни с улыбкой?» Сидней же и при этом оставался невозмутимым. Для него решающими являлись не текущие события, а историческая трансформация, которая была запущена политическими и экономическими институтами советского общества. «Мне [пакт Молотова — Риббентропа] представляется самой черной трагедией в человеческой истории, — писала Беатрис, — а Сидней заявляет, что через сто лет об этом эпизоде все забудут. Он отказывается предаваться унынию»^{652}.

Сталинисты-западники

Возможно, не менее противоречивым явлением, чем сталинисты-фабианцы, был их советский аналог — сталинисты-западники. Эти люди умственного труда и деятели культуры находились на переднем крае советской культурной дипломатии, были вовлечены во взаимодействие прежде всего с европейскими странами и культивировали содержательные отношения с зарубежными интеллектуалами. Эти акторы оказывали влияние — подчас даже определяющее — на характер соприкосновения попутчиков с советской цивилизацией в 1930-е годы. По мере того как на поездки за границу и на ввоз зарубежных изданий накладывалось все больше ограничений, советские посредники становились все более привилегированными и приобретали особую значимость, поскольку именно они формировали образ внешнего мира в советской печати. Начиная с конца 1920-х годов интеллектуалы-космополиты из числа старых большевиков вроде Луначарского и Каменевой были постепенно «сброшены с корабля современности». Представители нового сталинского руководства и быстро продвигавшегося «поколения 30-х» в основном не знали иностранных языков, имея в лучшем случае весьма скромный опыт пребывания за границей и общения с иностранцами. Поскольку они сталкивались со множеством ограничений и сложностей, то для космополитов-западников, сохранивших свою значимость, оставалось открытое поле деятельности. Сталинское руководство, советская внешняя политика и Коминтерн по-прежнему были в значительной степени сосредоточены на Западной Европе и Соединенных Штатах и сохраняли стремление к влиянию на общественное мнение Запада.