Витрины великого эксперимента

Анализируя мировоззрение коммунистических элит в долгосрочной перспективе, Дьёрдь Петери постулировал их постоянные колебания по двум осям: 1) неполноценность — превосходство, 2) изоляционизм — интеграционизм^{957}. Модифицируя его терминологию, вполне можно заключить, что в советские 1930-е годы баланс между двумя расходящимися претензиями на превосходство сдвигался от интеграционистско-гегемонистского варианта, достигшего пика в годы Народного фронта, ко ксенофобско-изоляционистскому, который быстро одержал верх после начала Большого террора. Далекоидущими последствиями этого внутреннего конфликта стали смертоносное соединение образов внешнего и внутреннего врага и слом прежних отношений с иностранцами и, шире, с внешним миром.

Оформившийся к концу 1930-х годов комплекс превосходства, укрепленный громкими и безапеляционными декларациями о том, что СССР опережает в развитии западный мир, являлся все же нестабильным феноменом. Он был основан на изоляционизме эры Большого террора, который не мог быть совершенно последовательным: вскоре началась советская «революция извне» в балтийских странах и восточной части тогдашней Польши, ставшая возможной благодаря пакту Молотова — Риббентропа 1939 года, а через несколько лет миллионы советских солдат пересекли западную границу СССР. «То, что солдаты Красной армии увидели в провинциальной Польше, в маленьких селениях и городках, не говоря уже о таких городах, как Львов и Вильно, явилось для них невиданным чудом и невообразимым изобилием», — красноречиво пишет Ян Гросс^{958}. Вторая мировая война, наряду с постоянно подогреваемой ненавистью и ожесточенной идеологической борьбой на Восточном фронте, наряду с грабежами, жестокостями, изнасилованиями и геноцидом, породила также волну культурной дипломатии снизу. Впервые солдаты и офицеры непосредственно соприкоснулись с буржуазной Европой. О.В. Будницкий так пишет об этом:

Смертельный удар пропаганде советских достижений нанесло не только шокирующее различие в материальных условиях жизни. Может показаться парадоксом, но в оккупированной Германии, да и в других европейских странах, которые не могли похвастаться демократическими режимами, советские солдаты почувствовали опасный вкус свободы^{959}.

Хотя вторжение нацистских войск в СССР повело к прекращению многих культурных контактов, еще до этого подвергшихся негативному воздействию в результате репрессий в СССР и заключения советско-германского пакта, союз против нацизма превратил войну в широкое поле деятельности для советской пропаганды и культурной дипломатии. На третий день после начала вторжения, 24 июня 1941 года, было учреждено Совинформбюро, задачей которого стала координация пропаганды и информации с фронтов. Непосредственно оно подчинялось НКИД, но получало указания и от Политбюро и ЦК. Этот влиятельный орган с двумя своими важнейшими отделами — по Великобритании и США — вел кампании по формированию общественного мнения, опираясь на наследие межвоенной культурной дипломатии. Он мобилизовал (с той свободой действий, которой уже не будет после войны) группы интеллигенции — включая наиболее популярных и талантливых литераторов, среди которых особо выделялся Илья Эренбург. Совинформбюро контролировало международные антифашистские комитеты, созданные для работы в среде славянских народов, женщин, молодежи, ученых и, что наиболее известно, евреев — через Еврейский антифашистский комитет (ЕАК). Если довоенная культурная дипломатия принимала различные делегации в СССР, то теперь все эти комитеты были вынуждены посылать свои делегации за границу. В подобном ограниченном контексте, как и во времена Народного фронта, новые гибкие формы прямой культурной дипломатии могли использовать силу антифашистского сопротивления, теперь еще и подкрепленную стремлением западного еврейства спасти своих соплеменников от уничтожения нацистами^{960}.