Вице-консул

Нет, в Венеции она занималась музыкой, играла на пианино. В Калькутте она почти каждый вечер музицирует. Идешь по бульвару — ее слышно. Откуда бы она ни явилась, все сходятся на том, что учиться музыке эта женщина начала очень рано, лет с семи. Да, если ее послушать, скорее всего она занималась музыкой.

— Пианино?

— О, я играю везде понемногу, давно, можно сказать, все время…

— Я не знал, откуда вы, представлял себе вас отовсюду понемногу, от Ирландии до Венеции. Из Дижона, Милана, Бреста, Дублина… Англичанка… я думал, вы англичанка.

— А откуда-нибудь дальше этих двух городов вы меня не представляли?

— Нет, откуда-нибудь дальше это были бы уже не вы… здесь… в Калькутте.

— О! — улыбается она. — Я или другая, в Калькутте, на исходе молодости, — знаете, вам все равно не отвертеться.

— Вы уверены?

— Скажу вам, как-то слишком просто считать, будто все только из Венеции, есть, мне кажется, много других мест, где мы бывали на своем пути.

— Вы подумали о вице-консуле Франции?

— Конечно, как все здесь, мне говорили, все пытаются вызнать, что было до Лахора.

— А что же было до Лахора, по-вашему?

— Вот он как раз, я думаю, из Лахора, да.

Вокруг шепчутся: смотрите, вице-консул танцует, а она-то, она, бедняжка, не могла отказать… Коль скоро он гость Анны-Марии Стреттер, это значило бы оскорбить ее, так что деваться некуда.

Вице-консул, танцуя, смотрит в сторону, на Анну-Марию Стреттер и Чарльза Россетта, они беседуют, танцуя, и иногда переглядываются.

Женщина, с которой он танцует, жена испанского консула, считает себя обязанной во что бы то ни стало поддерживать беседу с вице-консулом Франции из Лахора. Она говорит, что уже видела его в садах, их ведь здесь так мало, что все то и дело встречаются, она здесь два с половиной года, скоро уедет, жара здесь удручает, некоторым так и не удается привыкнуть.

— Некоторым так и не удается привыкнуть? — переспрашивает вице-консул.

Она чуть отстраняется, не решаясь поднять на него взгляд. Потом она признается, что ее поразило что-то в его голосе. Не такой ли голос называют мертвым? — скажет она. Не поймешь, спрашивает он вас или вам отвечает. Она любезно улыбается, продолжает разговор.

— Ну, то есть… некоторым… редко, заметьте, но такое случается… жена одного секретаря у нас, в испанском консульстве, чуть не сошла с ума, воображала, будто заразилась проказой, пришлось отправить ее домой, никакой возможности выбить эту блажь из головы.

Чарльз Россетт молчит среди танцующих. Его синие глаза — синева взгляда — неподвижны, опущены, смотрят на ее волосы. Выражение лица вдруг становится чуть встревоженным. Они улыбаются друг другу, вот-вот заговорят, но нет, молчат.

— Если бы никто не мог привыкнуть, — говорит вице-консул — и смеется.

Вокруг думают: вице-консул смеется, ах, но как? Точно в дублированном фильме, фальшь, фальшь.

Партнерша снова отстраняется и на сей раз решается поднять на него взгляд.

— Нет-нет, успокойтесь, все привыкают.

— Но у нее, у этой женщины, на самом деле была проказа?

И тогда она, отстранившись и по-прежнему избегая смотреть на него, успокаивается: кажется, она нашла наконец у вице-консула хоть какое-то человеческое чувство — страх.

— О, — бормочет она, — я не должна была говорить вам об этом…

— Да… но как об этом не думать?

Она слабо пытается рассмеяться. А он — он смеется по-настоящему. Она слышит его, и ее смех смолкает.

— Никакой проказы у нее не было, и не думайте даже, никакой… Вы же знаете, всю обслугу у нас регулярно осматривает врач. Опасаться нечего.

Слушает ли он ее?

— Но я проказы не боюсь, — говорит он, смеясь.

— Случается, но редко… только один раз на моей памяти, мальчик, который подбирал мячи на кортах, я уже была здесь, когда это случилось, так что могу сказать вам, с уверенностью сказать, насколько серьезен контроль… все мячи тогда сожгли, ракетки тоже…

Нет. Он плохо слушает ее.

— Вы говорили, что все поначалу…

— Да, конечно, но ведь необязательно в такой форме, боязнь проказы — это… в общем, вы понимаете…

Вокруг шепчутся:

— А вы знаете, что прокаженные лопаются от выстрелов, как пыльные мешки?

— Без крика? И без боли, может быть? А может быть, даже с огромным облегчением? С несказанным облегчением?

— Как знать?

— Он задумчив, вице-консул Франции из Лахора? Или он просто думает?

— Надо же, мне никогда не приходило в голову, какая здесь разница. Интересно.

— Он сказал, что, мол, девственник, так и сказал директору клуба. Думаете, правда?

— Так вот, значит, в чем дело? Воздержание — это ужасно…

Они танцуют.

— Понимаете, — говорит женщина нежным голосом, — всем поначалу бывает трудно в Калькутте. На меня вот накатила глубокая печаль. — Она улыбается. — Муж не знал, что со мной делать, а потом, мало-помалу, изо дня в день, я привыкла. Даже когда кажется, что это невозможно, все равно со временем привыкаешь. Ко всему. Бывает и хуже, знаете ли. Сингапур, к примеру, — это чудовищно, там такие контрасты…

Нет, он совсем не слушает. Она умолкает.