Вьюрки [журнальный вариант]

Вор разбил окно и вытянул все, что смог достать через решетку, — несколько пачек макарон, сахара и манной крупы. Собравшиеся поужасаться дачники разговорились и выяснили, что это не первый случай за последние несколько дней. У кого-то уменьшилось количество огурцов и помидоров в огороде, у кого-то пропала мука, буквально только что стоявшая в шкафу, а у рыбачки Кати исчез садок с еще живыми голавлями — она, правда, грешила на кошек. Громче всех негодовала Света Бероева: у нее унесли гречку прямо из подпола.

Все понимали, что ограбил и магазин, и соседей не безликий «кто-то», а сошедший с ума Кожебаткин. И странное поведение его давно заметили, и внезапную страсть к собирательству, и на своем участке его видела не только Юки. Валерыч и вовсе наблюдал, как Кожебаткин трусит к своей даче с его, Валерыча, сахарницей в руках, но там осталась всего пара кусочков рафинада, да и связываться с ненормальным стариком показалось неудобно и гадко.

Бероеву так не казалось. Он подошел чуть позже, посмотрел на разбитое окно, послушал разговоры и, выцепив из толпы Никиту, Валерыча и длинношеих братьев Дроновых, отправился к даче Кожебаткина, чтобы «поговорить».

Дача была наглухо заперта, веранда и окна — занавешены тряпками, заложены фанерками и картонками. На стук никто не вышел. Бероев собрался ломать дверь, но Никита начал его отговаривать — пожилой ведь человек, голодал, и с головой уже плохо. К Никите, миролюбиво рокоча, присоединился Валерыч, водивший знакомство чуть не со всеми Вьюрками и имевший даже в выпуклых глазах Бероева некоторый авторитет. В итоге идти на крайние меры и вскрывать дачу не стали. Договорились вместе караулить старика, когда он выйдет на промысел, а потом проводить до дома и забрать оттуда похищенные припасы. Но Валерычу надо было покосить траву на участке, Дроновы отправились к бывшему фельдшеру Гене пробовать его экспериментальную бражку из одуванчиков, а Бероев во всеуслышание поскандалил со Светой, и ему стало не до Кожебаткина.

С наступлением темноты Кожебаткин сам напомнил о себе. Визг и звон бьющегося стекла вспороли теплое нутро дачной ночи. Кричала Клавдия Ильинична, и было удивительно, что она, важная и плавная, исполненная царственного достоинства, может так пронзительно визжать. Сбежавшиеся на участок дачники обнаружили ее на веранде. Председательша сидела в углу, привалившись к стене, и зажимала рукой кружевную рубашку на обширной груди, а по кружеву расползалось страшное красное пятно…

Вышедшую ночью на веранду Клавдию Ильиничну насторожило тихое шуршание из погреба. Решив, что там орудуют мыши, она распахнула дверцу в полу и опустила вниз горящую свечу. В тот же миг из погреба чумазым голым пугалом выметнулся безумный Кожебаткин с яблоком в зубах. Председательша выронила свечу и принялась, крича, бить дикое видение по чему придется. Кожебаткин, пытаясь удрать, извивался и толкал Клавдию Ильиничну, громко щелкая зубами. В пылу боя они приблизились к окну, Кожебаткин укусил председательшу за руку, разбил в отчаянном броске стекло и убежал.

Рука распухла, синеватые ямки от сточившихся кожебаткинских зубов снова и снова наполнялись кровью, пока Тамара Яковлевна, охая, промывала рану перекисью. На участке образовалась гудящая толпа. Многих интересовал вопрос, каким образом чертов сумасшедший проник в запертый снаружи на задвижку погреб. Никита Павлов, трезвый и одержимый желанием быть полезным, спустился вниз. Он долго водил свечой, осматривая сырые стены, по которым скакали тени от банок с закрутками, а потом потрясенно выругался.

Подгнившие доски в дальнем углу оказались частично выломаны, за ними зияла дыра. В продуктовое святилище Кожебаткин забрался через подкоп. Не решившись лезть в полную червей и сороконожек нору, дачники принялись обыскивать участок и обнаружили, что Кожебаткин начал свой подкоп аж за забором — там нашли вторую дыру и горку выброшенной земли. От мысли о Кожебаткине, голым белым червем ползущем в земле под участком, дачникам стало страшно. В единодушном порыве, не сговариваясь, они потянулись к улице Вишневой, на которой стоял дом пенсионера.

Рыбачка Катя проснулась не от визга председательши и не от гула встревоженных голосов — все это она услышала позже. Катя проснулась от странных шорохов в комнате — кто-то бродил в темноте. Она достала фонарик, пошарила лучом по углам — никого. Выключила — и снова, как будто дразнясь, зацокали по полу невидимые коготки. Катя торопливо разгрызла таблетку и уткнулась носом в подушку — скорее рассерженная, чем напуганная. Успокоительного почти не осталось, а она все чаще просыпалась от острого, с детства знакомого ощущения чужого присутствия. Это началось в первую же ночь после исчезновения выезда, когда вдруг включился радиоприемник и из него выплеснулось оглушительное шипение. Катя тогда вышвырнула его в окно. А перед глазами стояла, как живая, бабушка Серафима, склонившаяся над этим приемником и осторожно крутящая ручку…