ВьЮжная Америка

Кстати, первое время Маша была предметом удивлений и обсуждений. Девчонка, так бегло стукающая по-клавишам, так запросто разбирающаяся в «Windows-NT» и так легко решающая загадку «дэль диско проблематике» (проблемной дискеты), — это что-то невиданное, экзотическое и ненормальное. Но прошли недели, месяцы, и все привыкли. Хотя смущение из-за своей «мужской слабости» перед девчонкой все еще отчетливо читается на лицах пацанов.

Мои заработки невелики, но нам уже удается неплохо откладывать. Раз в неделю я бегу в «Продубанко» и сдаю «монету». За вычетом налогов и прочих расходов прибыль не опускается ниже семисот долларов.

— Не густо, но в Москве ты бы так не заработал, — резонно замечает Валентина.

Господи, разве я спорю! Для Москвы мои бизнесменские таланты слишком ничтожны, меня бы скушали мафия и местная власть. А скорее всего, мне никто не позволил бы открыть лавочку. Москва — особое место, о ней и разговор особый, и люди там выживают особые, не то что я.

Недавно прочел в Интернете отличную статью о причинах Перестройки. Согласен почти со всеми пунктами. Но резанула одна фраза. Автор пишет: «Никто не мог и представить в то время, что Россия с ее могущественных высот докатится до уровня латиноамериканских стран…» С этим согласиться не могу, и не в силу каких-то политических убеждений (таковых вообще не имею, не верю я в политику), а по факту. Россия никогда не докатывалась до уровня латиноамериканских стран, потому что катиться можно только вниз, под гору, а не наверх. Уровень свободы, сознания, доброты и морали в латиноамериканских странах пока остается недосягаемым для России, это нужно откровенно признать. Россия лишь начинает восхождение к этим вершинам. А экономика — она лишь падчерица морали, это теперь понимают даже в России.

Но я — русский человек. Да, мать у меня полька, отец украинец, а я русский. Они тоже были русскими. Русскость — это наднациональное свойство, своеобразие души. Спросите меня, верю ли я в возрождение России, и я вам отвечу: для России нет нужды возрождаться, ибо она никогда не умирала. Реинкарнация не требуется живым. Россия живет, и все, что было, что есть и что будет, — это жизнь государства, жизнь многонациональной русской нации, жизнь, ни на мгновение не прекращавшаяся ни в десятые, ни в тридцатые, ни в семидесятые годы, никогда. Оздоровление — более верное слово. Полностью здоровых государств, как и полностью здоровых людей, в природе не бывает. Можно быть более здоровым или менее здоровым. Вот о здоровье России придется позаботиться всем, кто ее любит.

Любим Россию и мы, живущие в Эквадоре. Нас трое, обыкновенная семья, крошечная пылинка, занесенная пока еще теплыми ветрами на край Земли Инков. Разве это удивительно? Разве сын, который уехал и живет далеко за морем, уже не любит свою мать, оставшуюся в родном доме? Любит, помнит, жалеет, ждет от нее весточек и надеется, что здорова она, что не хворает.

Нас не мучает ностальгия. С другой стороны, нас не отторгает и наш новый мир. Конечно, мы никогда не станем эквадорцами в полной мере. Да и кому это нужно? Но тосковать о Родине — это слишком по-детски. Она всегда рядом, мы читаем ее газеты, смотрим ее клипы через Интернет, иногда участвуем в полемике на электронных страницах, слушаем радио, крутим диски с Высоцким и «Наутилусом». Русскую водку тоже хотя и редко, но пьем. И так ли уж велико расстояние, отделяющее нас от Москвы? Восемнадцать часов. Даже смешно. Это ровно, час в час, вдвое меньше, чем поездом от Москвы до моего родного Пятигорска. Значит, мы вдвое ближе к Москве, чем пятигорчане. Вот такая у нас здесь арифметика.

Мы любим Сингапур и Малайзию, Польшу и Колумбию, Россию и Эквадор. Но каждую страну — своей любовью. Нельзя любить деда, сестру и мать одинаково. Можно любить их одинаково сильно, но не одинаково в принципе. А еще никто и никогда не запрещал любить весь шарик целиком. Кто сказал, что разумно дробить Землю на двести частей, когда, как выяснилось, она и без того такая маленькая? Кито — Москва — это восемнадцать часов. Будем делить их на двести? Глупо. Не проще ли попробовать научиться любить все эти части и вообще не считать их частями, а полюбить Землю, всю, от полюса до полюса, от Гринвича, через Линию Перемены Дат, и далее снова до самого Гринвича…

Вот что приходит на ум, когда я сижу с Машей на аккуратной маленькой лавочке и с высокого холма Каролина, висящего над трассой имени Альфаро, смотрю вдаль, в глубокую долину, за которой начинается бесконечная буря гигантских каменных волн — Великие Анды. Сегодня чисто и ясно в слегка фиолетовом небе. Если молчать и не шевелиться, то кружащие в выси черные орлы приземляются и рассаживаются на заборе, всего в тридцати метрах от нас. Они тоже смотрят на Анды, на тяжелые белые головы вулканов. Мы сидим на вершине скалы и будто летим над долиной, как только что парили эти орлы.

— Так ты говоришь, не жалеешь, что приехала в Эквадор? — спрашиваю я.

— Нет, — Маша трясет русыми локонами, — не жалею. Здесь красиво.