Виза на смерть

Языки — английский и французский — Лёнчик знал действительно хорошо, но на курсы все же ходил, потому что понимал: язык нуждается в постоянном совершенствовании. «Выучить язык — что море выпить», — часто цитировал Лёнчик французскую поговорку. Кроме того, урок в рабочее время давал возможность хоть немного расслабиться и переключиться, а если к тому же попадался симпатичный преподаватель, то и поболтать с приятным собеседником на хорошем французском или английском. «На таких уроках, — объяснял он Эмме, — упражнения из учебника не делают, а разбираются в трудностях перевода и вообще занимаются всякими тонкими штучками — аллюзиями, библеизмами, реалиями страны языка, без чего никогда не обходится речь политического деятеля на Западе…» — «И они все это знают? Лучше тебя?!» — удивлялась хорошенькая Эмма, не вполне, впрочем, понимавшая объяснения своего супруга. «А я, ты думаешь, откуда всего этого набрался? В том числе и от них». — «А мне нельзя там поучиться?» — кокетливо спрашивала Эмма, чей французский хромал еще с института, а ей так нравились парижане, перед которыми хотелось блеснуть каким-нибудь словечком, но Лёнчик сказал: «Увы, дорогая. Эти курсы — только для сотрудников. Хочешь, я сам буду с тобой заниматься?» — «Хочу!» — обрадовалась Эмма и захлопала в ладоши.

В тот же день она достала с антресолей старый учебник, но из занятий так ничего и не вышло — то Лёнчику было некогда, то Эмме надо было бежать в парикмахерскую, то никак не получалось с местоимениями, которых во французском языке оказалось так много, что совершенно невозможно было запомнить, когда какое употреблять. Но Эмма не отчаивалась. «Самое лучшее — учить язык в стране. Вот вернемся в Париж, и больше я уже не буду бояться».

Действительно, за пять лет второй Лёнчиковой командировки Эмма научилась ловко здороваться, прощаться, говорить «Комант аллеву?» (как поживаете?) и «Се комбьен?» (почем?), не стесняться, когда к ней обращался кто-то из аборигенов, особенно мужского пола, и принимать за чистую монету комплименты французов, — «Мадам прелестно грассирует!» — которые хихикали у нее за спиной. И считала, что овладела галльским наречием в совершенстве.

Недавно она услышала, что курсы, которые при прежней власти были закрыты для посторонних, распахнули свои двери для всех желающих и что преподаватели получают там бешеные деньги, вечерами обучая студентов и домохозяек. Эмма Михайловна подсчитала, сколько долларов ей нужно в месяц, чтобы обеспечить себе достойное существование, и решила, что если она поработает два раза в неделю по два часа, то ничего с ней не случится. Кроме того, у нее будет пропуск в МИД, что даст ей возможность заходить время от времени к Лёнчиковым сослуживцам поболтать. А заодно, может быть, и присмотреть себе мужа, потому что муж из МИДа — это и привычно, и практично. И Эмма Михайловна решилась.

Ломакин был очень мил, но долго беседовать не смог. «Занят, наверное», — подумала Эмма и перешла к делу. «Эмма Михайловна, дорогая, — ответил Ломакин, выслушав ее, — перезвоните мне через пару дней — постараюсь вам помочь».

В тот же день в кабинете директора курсов раздался звонок.

— Кларисса Григорьевна, это Ломакин. Надеюсь, вы в добром здравии? Хочу просить вас об одолжении. Нельзя ли устроить на вечерние курсы Эмму Михайловну Сапрыкину, вдову Леонида?

— В каком качестве? — вздрогнув, спросила директриса.

— Преподавателя, конечно. У нее французский язык. Директриса собралась с духом:

— Юрий Константинович… м-м… на курсах существуют определенные правила приема преподавателей… другими словами, экзамен, и, должна сказать, довольно суровый…

— И он состоит?.. — нетерпеливо перебил Ломакин.

— Из письменного перевода газетной статьи… трудной… я бы даже сказала, очень трудной… м-м… с языка. И разумеется, на язык… И не менее сложного устного экзамена. На устном…

Ломакин не дослушал.

— Вы абсолютно правы, что подвергаете соискателей таким суровым испытаниям, но в данном случае, полагаю, можно сделать исключение.

И повесил трубку.

Директриса пробормотала про себя что-то неразборчивое, немного подумала, пододвинула к себе телефон, набрала номер, услышала частые гудки, набрала еще раз, потом еще и, наконец, вызвала секретаршу:

— Марина, посмотрите, пожалуйста, кто у нас сейчас на французской кафедре? Никак не могу дозвониться — все время занято.

— Сейчас, Кларисса Григорьевна. Но вообще-то я только что проходила мимо и там была Данилова — по моему, одна. Времени-то уже…

— Данилова? — директриса задумалась. — Попросите ее зайти на минутку ко мне. Или нет… Я, пожалуй, сама зайду.

Елизавета Константиновна Данилова-Вильдо с ножницами в руках просматривала французские газеты, выбирая статьи для письменных экзаменов. Рядом с ней на бумажной салфетке лежал надкусанный бутерброд с сыром. На соседнем столе снятая с аппарата и забытая телефонная трубка издавала жалобные гудки.

— Добрый день, Елизавета Константиновна! — громко произнесла директриса, знавшая, что Данилова туговата на ухо.

— Добрый день, Кларисса Григорьевна, — ответила та, прикрывая бутерброд салфеткой.