Византийская астрология. Наука между православием и магией

В этом, как мне кажется, и состоит существенная разница между XIV и XIΙ вв. В XII в. теория вышла из практики: Мануил Комнин хотел подкрепить богословским обоснованием давно устоявшуюся деятельность, которую считал необходимой для политики и медицины. В XIV в. все было наоборот: практика следует за теоретическим вмешательством группы ученых, которые хотели восстановить изучение математики как культурного достояния и в качестве средства не только интеллектуального, но и духовного развития. Что их объединяет, так это их вера в эпистемологический примат астрономии и в функцию науки как подготовки к богословию, ведущей к познанию Творца через изучение Его творения, к видению Высшего существа через углубление в причины сущностей (λόγοι τῶν ὄντων), в виде чистого интеллекта, через подъем по лестнице, ведущей от материального к нематериальному. Их отношение к астрологии разнообразно: от обычного недоверия у Пахимера, осторожности у Иосифа, покровительства у Метохита до необузданного энтузиазма у автора «Гермиппа». Но те, кто недоверчив и равнодушен, не обсуждают влияние звезд на материальный мир, а энтузиасты выступают за признание более широкого влияния — таким образом, существует научный консенсус, который никто не хочет нарушать, давая предлог клеветникам из числа духовенства. Энтузиасты знают аргументы Мануила и восхищаются ими, но избегают повторения скандала, который он породил, вызвав гневную реакцию Глики. Несомненно, было необходимо обосновать несколько гороскопов, составленных по политическим причинам (можно вспомнить Андроника ΙΙ) или по медицинским соображениям (как в случае с Иоанном Захарией), но апология астрологии в «Гермиппе» соответствует менее конкретному и более амбициозному видению. «Гермипп» вписывается в программу литературного образования посредством «сократовских» диалогов, разработанных с целью представить астрологию как кульминацию нравственного, физического и интеллектуального воспитания, как высшую науку, которая выполняет функции всех других наук, как физических, так и математических, ибо она занимается симпатическими связями, соединяющими небесные высоты с земным низом Вселенной: это по преимуществу космологическая наука, так как ее дело, прежде всего, — объяснение одушевляющих принципов (λόγοι) космоса. Автор диалогов делает астрологию представительницей всей науки перед лицом невежества тех, кто считает, что может обойтись без нее, неких невежд, которые не названы по имени, но в которых можно опознать монахов того времени. Хотя эта реклама астрологии беспокоила других астрономов из данной группы, они не возражали, предположительно потому, что чувствовали себя ближе к своим собратьям, чем к монахам. Сами монахи прекрасно понимали, что астрология находится в центре научного наступления на чистую аскетику: как мы видели, именно претензии астрологов на универсальное знание Григорий Палама берет в качестве отправной точки для своей защиты исихазма, который в конечном итоге будет интегрирован в православие. На самом деле он начинает с отказа от философского образования, которое, по словам его энкомиаста, принесло ему похвалу Метохита[748].

Итак, проблема здесь больше не в практике гороскопов и даже не в нечестии астрального фатализма, а в более широком спектре аргументов в пользу астрологии. Как для монахов, так и для астрологов эта наука означала не только поиск Творца посредством изучения творения, но и стремление отдать предпочтение этому научному пути в ущерб аскезе. Именно она подчеркивает взаимоисключение обоих подходов, один из которых стремится вернуться к источнику света, созданному путем отделения разума от тела, в то время как другой ищет видение нетварного света посредством медитации внутри человеческого тела. Иными словами, это научный путь, ведущий разумную душу к Богу посредством вселенской симпатии, которая есть космическая душа; а аскетический подход, который отрицает существование любой промежуточной души[749], ведет всю человеческую личность: душу, дух и тело, к лицам Троицы, оставляя в стороне остальную часть творения. Таким образом, что триумф исихазма указывает на умирание византийской культуры, — это не смерть астрологии, а окончательное подавление в православии того научного идеала, который защищали астрологи.