Византийская астрология. Наука между православием и магией

На самом деле, дихотомия в трудах, приписывавшихся или приписываемых Стефану Александрийскому, не абсолютна. Между произведениями, возникшими из его афинских или александрийских лекций, и трудами по астрологии и алхимии, приписываемыми ему ошибочно или сомнительно, находится трактат по астрономии — введение в комментарий Теона Александрийского к «Подручным таблицам» Птолемея[104]. Хотя его атрибуция Стефану подтверждается только одной рукописью, Vat. Urb. gr. 80, имя императора Ираклия, который упомянут как его автор в других списках, не создает проблем, так как «Ираклий безусловно не обладал необходимыми компетенциями для написания такого трактата»[105]. Атрибуция трактата Ираклию указывает скорее на сотрудничество императора с настоящим автором текста. Однако из него ясно видно, что он был написан в 619 г. в Константинополе, причем с использованием таблиц, которые автор составил для климата Византии: иными словами, он адаптировал те таблицы, которые Птолемей сделал для Александрии. Итак, очевидно, это был астроном, прибывший из Александрии в Константинополь по приглашению Ираклия. Данные этого трактата согласуются и со свидетельством Феофилакта Симокатты, который в предисловии к своей «Истории» ссылается на возрождение философии в Константинополе при Ираклии[106].

К этим двум свидетельствам, в свою очередь, можно добавить сообщение армянского писателя Анании Ширакаци, который рассказывает, что его учитель Тихик Трапезунтский учился в Константинополе у «знаменитого мужа, дидаскала из Афин, города философов, учившего философов Города»[107].

Все это хорошо известно, и Ванда Вольска-Конюс, к счастью, отбросила те сомнения, которые мешали однозначно идентифицировать этого «афинского философа». Но никто удовлетворительно не объяснил уникальность самого феномена, два аспекта которого заслуживают внимания. Во-первых, перед нами факт возрождения светских наук в ту эпоху, когда к ним уже давно относились с презрением и недоверием: мы не знаем ни одного преподавателя философии в Константинополе VI в. ФеофилактСимокатта, как и следовало ожидать, возлагает здесь вину на «тирана» Фоку (602–610), свергнутого Ираклием: Фока якобы изгнал философию из «царского портика», т. е. из Базилики, где заседали юристы и преподаватели[108]. Но с трудом можно представить себе, чтобы предшественники Фоки: Юстиниан I, Юстин II, Тиверий, ревностные защитники Православия и яростные гонители эллинизма, приняли ученого из Афин или Александрии и назначили его в столице на кафедру философии. Тем не менее именно так поступил благочестивейший император Ираклий в разгар самого серьезного военного кризиса, который когда-либо знала христианская империя. Более того, Ираклия в его инициативе поддержал патриарх Сергий: это следует как из предисловия Феофилакта, так и из автобиографии Анании.

Второй момент, на который следует обратить внимание, заключается в том, что из всех элементов философского курса, который преподавал Стефан, астрономия интересовала императора Ираклия, по-видимому, больше всего. Автобиография Анании также создает впечатление, что прежде всего именно изучение квадривиума и особенно астрономии и заставило Тихика задержаться в Константинополе у Стефана, а затем привлекло Ананию к Тихику в Трапезунт. Этот интерес к астрономии весьма примечателен, учитывая, что она вроде не занимала столь выдающегося места среди тех предметов, которые Стефан преподавал в Афинах или Александрии. Астрономией пренебрегали и в Константинополе, судя по тому, что Стефану пришлось адаптировать таб-лицы Птолемея к координатам столицы.

Короче говоря, это была экстраординарная инициатива, и следует предположить, что она появилась не вопреки кризису империи, а как раз благодаря ему. Иными словами, изу-чение светских наук и особенно астрономии внезапно было признано полезным для государства и достойным одобрения Церковью. Как объяснить эту довольно заметную перемену в официальном курсе?

Во-первых, тут следует подчеркнуть, что Стефан Александрийский, как и его предшественник Иоанн Филопон, был убежденным христианином и искусным богословом, хотя и весьма схоластического направления. Это следует из рассказа «Хроники» Дионисия Телль-Махрского о той роли, которую сыграл некий «софист Стефан» в христологических спорах, сотрясавших монофизитскую общину Александрии около 581 г.[109] Этот Стефан, монофизит по происхождению, убедив себя собственными силлогизмами в двойной природе Христа, перешел на сторону халкидонитов. Здесь еще раз следует отдать должное Ванде Вольске-Конюс, которая показала, что данные сирийского хрониста заполняют пробелы в биографии Стефана Александрийского.