Византийская любовная проза

Что мне сказать, Мирон, о твоей наглости? Какими словами оплакивать нашу с тобой дружбу, так плутовски тобою преданную? Ведь и красавица Хорина в твоих руках, да и сам ты спасся от гнева — и моего, и отца этой девушки, над которой ты так явно надругался: приплыв ночью на каком-то рыбацком суденышке, ты прельстил ее любовью, а нас обманул видимостью дружбы. Я потерял и тебя, моего друга, и лишился любимой девушки. О чем думали те рыбаки, что приняли тебя к себе вместе с молодой девушкой, хотя ты и чужеземец, и ночью вышел из города? За рыбака, что ли, сочли они тебя, вместо рыб уловляющего на суше девушек! Как изменчивы Афродита и Посейдон! Но я виню и самого себя за то, что познакомил тебя с отцом красивой девушки, моим другом, — поэтому-то ты участвовал у него, как водится, в гостеприимной пирушке — и так-то ты отплатил мне и радушно принявшему тебя Диоклеонту! Не укрылось от меня, как ты любезничал с матерью во время пирушки: ты ее до небес превозносил, конечно, за ее добродетель и красоту, между тем она еще недавно была гетерой, и это ты знал. Она очень лукаво соединила с твоей рукой руку дочери, покрасневшей при этом, и дважды шепнула тебе на ухо…

ЕВМАФИЙ МАКРЕМВОЛИТ ПОВЕСТЬ ОБ ИСМИНИИ И ИСМИНЕ

КНИГА ПЕРВАЯ

Город Еврикомид[250] и тем хорош, что морем увенчивается и реками омывается, и лугами богат, и всевозможной роскошью изобилует, и в благочестии ревностен, и еще более, чем золотые Афины, он весь — алтарь, весь — жертвенный дар, богам приношение. Он соблюдает праздники, справляет торжества, приносит жертвы и Зевсу, и прочим богам.

В этом Еврикомиде наступает пора Диасий[251], и по жребию назначают вестников. Ведь обычай и неписаный закон города таков: в дни священных торжеств мечут жребий о знатных еще неженатых юношах, и тот, на кого он падет, увенчанный лавром, отправляется вестником в город, определенный жребием[252]. Жребий, милый мой Харидук, выпал мне; и вот я в венке, и священный вестник в Авликомид[253].

Я выхожу из храма с головой, увитой лавром, в хитоне священнослужителя, в великолепной обуви. Народ встречает меня со всяческим почетом: светочи, кимвалы, факелы, напутственные песнопения, все, что приличествует этому священному дню. Весь город поднялся, и каждый спешит ко мне: иной меня целует, иной заключает в объятья, иной пляшет передо мною, все стараются почтить на свой лад. Глядя на это, ты сказал бы, что поток, неистовый и многоводный, волнами заливает меня, вестника. У всего города на устах одно: «Исминий вестник, вестник, не куда-нибудь, а в Авликомид».

И вот я прибыл туда; к чему рассказывать обо всем, что было в пути? Прихожу я, друг мой, вестником, а принимают меня в Авликомиде, словно я не вестник, а бог. Сбегается народ, украшают улицы, миртовыми ветвями устилают мне путь, благовониями напитывают воздух, окропляют всех розовой водой. Меня же толпа обступает и, словно блистательный хоровод, охватывает кольцом, подобно тому, как Сократа[254] некогда окружали его последователи. Всякий увлекает меня к себе, почитая за счастье, если у него остановлюсь я, в честь великого торжества великим городом посланный вестник.