Византийские исихастские тексты

Когда[993] Варлаам стал клеветать на всякое богоявление для оскорбления [подвижников], прилежащих в безмолвии Богу, пытаясь показать, что оно гораздо ниже (δευτέραν μακρῷ)[994] знания сущего, основанного на философских науках, и вытекающего из него богопознания, а также стараясь доказать, что просиявший на горе свет Спасителя — тварный, и описуемый, и целиком (κυρίως) чувственный, возникающий и исчезающий, одно из чувственных видeний (φασμάτων) и как воображаемый (ἅτε φανταστόν) — худший по сравнению с разумом, мы, отчасти по просьбе священнобезмолвствующих, отчасти по собственному сознанию необходимости самим выступить в защиту света, с помощью самого света показали[995] его таким, каким он и был, — нетварным, вечным, неописуемым, превосходящим не только наше ощущение, но и ум, хотя он и был узрен очами апостолов, получившими тогда силу и благодать будущего века, и еще именуемым святыми божеством. Поскольку мы показали это при помощи многих умозаключений (ἐπιχειρημάτων)[996] и свидетельств, то он в свою очередь попытался причислить нас к ложно думающим, что природа Божия видима и причаствуема. Когда же он услышал, что мы, согласно отцам, славим и называем этим [светом] осияние, благодать, славу и светлость Божию, божественно являющуюся достойным, а не природу (ибо никто «не стоял в опоре[997] и сущности Бога, по написанному, и не видел и не выразил природу Божию"[998]), — так вот, когда он это услышал, [так] повернул речь, как если бы кто стал требовать, чтобы разум (διάνοια) не назывался умом (νοῦς) или существующим без тела, дабы не иметь два ума каждому человеку, обладающему умом и разумом, благодаря которому ум выявляет себя через исхождения (δι΄ ἧς ὁ νοῦς ποιεῖται τὰς πρὸς ἔκφανσιν προόδους), оставаясь по сущности неперемещаемым, [а именно], что если и оный свет является нетварным и называется божеством, будучи светлостью божественной природы, но не природой, то вводятся два нетварных божества, тогда как сам [Варлаам] при помощи доведения [аргументов] до абсурдности доказывал, что оный божественнейший свет, по его мысли, тварен.

Итак, оный [еретик], соборно объявленный из-за этого злославным, со стыда сразу же удалился[999] и без промедления отправился к итальянцам. Но его сотаинник (μύστης), преемник и последователь Акиндин, надевший наизнанку тот же самый плащ нечестивого учения (τὸν αὐτὸν τρίβωνα τῆς δυσσεβείας ἀναστρέψας ὥσπερ καὶ περιθέμενος)[1000], чтобы остаться не замеченным видевшими, что он облекся в одежду оного [Варлаама], и чтобы кто-то счел убедительным его отрицание общения с тем [еретиком], очень искусно ставит все с ног на голову и следствия делает причинами (ἄνω τίθεται τὰ κάτω καὶ τὰ ὕστερα πρότερα ποιεῖται), выдвигая прежде всего прочего два нетварных божества в качестве совершенно неслыханных, неуместных и подвергающих тех, кто каким бы то ни было образом допускает их, неисцелимому злу, дабы более простые люди, избегающие по этой причине кажущейся скверны, поневоле согласились с тем, что воссиявшее на горе от Спасителя божество было тварным, — делая приблизительно то же, что ставящие на реках рыболовные снасти.

Глава 4. Что и коварством Акиндин пытается привлечь всех к безбожию

Ведь сии [рыбаки], перекрыв русло колышками, камнями и частоколами и простирая на самых глубоких [местах] течения, откуда добыча могла бы легче уйти, нечто вроде острых штырей, а затем, где-нибудь вверху течения (так как кормящаяся рыба обычно плывет вверх) открыв как бы истинное отверстие ада для живущих в воде, привешивают там подвязанную сеть, чтобы рыба, избегая мнимого вреда с берега, добровольно и даже с поспешностью была застигнута непредвиденной и неизбежной опасностью. Таково коварство влекущих нас к безбожию посредством страха перед двубожием. Ведь одинаково, а скорее одно и то же, считать, что Бога вообще нет, и мнить, что явленное на горе божество Христа тварно, так как одно божество Христа, Отца Христа и Духа. Но и светлость божественной природы не отделима от божественной природы. Какой же Бог остается у считающего ее созданием?

Глава 5. Что Палама не говорит о двух божествах, а лучше, избавляет от Акиндинова и Варлаамова безбожия и одновременно двубожия сбитых ими с пути, показав, что светлость божественной природы, будучи нетварной и именуемая божеством, ничуть не препятствует существованию одного и простого божества