Византийские легенды

Самое повторяемость одних и тех же сюжетов и мотивов подтверждает, что за их спиной не стояло действительное событие, так как для оправдания многократного «переиздания» им недостает характерности. Если, как мы уже это видели на примере жития Пелагии, можно было думать, что рассказ о женщине, под видом евнуха ведущей жизнь анахорета или подвизающейся в мужском монастыре, отражает причудливый характер свойственного времени благочестия и вполне вероподобен в своей единичности, то массовость этой ситуации в житиях (достаточно назвать жития Анастасии Патрикии, Евфросинии Александрийской, Феодоры Александрийской, Евгении, Марии — Марина, Афанасии и Андроника, Аполлинарии — Дорофея, Матроны Пергской, Сусанны, Евфросинии Новой) должна была бы поколебать веру в житейское происхождение ситуации, не будь даже Узенером раскрыта мифологическая природа мотива женско-мужской травестии.　

Псевдореалистичны легенды о блудном сыне, вернувшемся в родительский дом и живущем там никем не узнанным (жития Алексия, Иоанна Кущника, Онисима), об обращении прекрасных грешниц (жития Таисии, Марии Египетской, «Раскаяние Пелагии», новелла о Марии-римлянке, входящая в житие Макария Римского, жития Феофана Антиохийского, Аврамия Затворника, Евдокии), о рассеянных судьбой и ищущих друг друга супругах или целых семьях (жития Ксенофонта и Марии, Андроника и Афанасии, мученичество Евстафия) и многие Другие.　

Видеть в этих повествованиях отражение типичных явлений жизни затруднительно, так как ситуации вроде рассмотренных выше едва ли могли быть типичными для какого бы то ни было времени. Зато ко всем перечисленным сюжетам можно подобрать источники: сюжет об обращении блудницы восходит к новозаветной мифологии, где он выступал в популярных рассказах о Марии Магдалине, самаритянке, у колодца беседовавшей с Христом, и прелюбодейке жене из Евангелия Иоанна, повесть о блудном сыне основывалась тоже на новозаветной традиции; происхождение других повествовательных схем было объяснено выше.　

Область, с нашей точки зрения, фантастических легенд — византийцы, впрочем, не делали разницы между вероподобным и сказочным, считая то и другое в одинаковой мере достоверным, — тоже обнаруживает свою зависимость от фольклорных или языческих источников.　

Черты древнегреческого фольклора вырисовываются в легендах о святых, которые исцелили льва и за это обрели в нем верного помощника. Вместо язычника Андрокла, спасенного от смерти благодарным львом, это святые Герасим, Савва Освященный, Анин и многие другие герои житий, которым служит благодарный лев.

В чуде Георгия, явленном им Феописту, можно узнать миф о Дионисе и Икарии. Подобно Дионису, в благодарность за оказанное гостеприимство подарившему Икарию виноградную лозу, Георгий награждает своего хозяина, воскресив весь скот, убитый им для приема святого. Еще ближе к чуду Георгия позднейшая легенда о странствиях Христа и апостола Петра: они останавливаются в доме бедняка и просят мяса. Чтобы удовлетворить их просьбу, хозяин принужден зарезать свою единственную овцу. После ужина Христос велит собрать овечьи кости и положить их в шкуру; наутро бедняк видит у себя большое стадо и впереди его ожившую овцу с записью на лбу: «Все принадлежит бедному и его сыну».[644] Легенда о божестве, в человеческом облике посетившем дом бедняка и воздавшем ему за гостеприимство, встречается в дохристианское и христианское время.　

При единообразии схемы варьируется лишь фигура гостя, воплощаемая то в образе языческого божества или героя, то доброй волшебницы, то святого и, наконец, самого Христа, и получаемый хозяином дар: это либо воскрешенный скот, либо золотые монеты по числу жиринок, плавающих в супе, — так Христос вознаграждает бедную вдову,[645] — либо виноградная лоза, либо еще что-нибудь. К сюжетам международного фольклора восходит легенда о борьбе Георгия со змеем, пожиравшим жителей города Ласии.