Византийский двор

Все приняло самый грозный оборот с того момента, как следователь произнес это слово: ЧАСЫ. До сих пор речь шла о драке, уличной драке, пусть жестокой, грязной, подлой – три на одного. Но все это еще было хулиганством, злостным хулиганством.

Бог ты мой! Еще и сутки не прошли, а все осталось за чертой. Жирная, черная черта отныне разделила всю жизнь, короткую девятнадцатилетнюю жизнь, на две неравные части. Всё прошлое сейчас казалось таким ярким, беззаботным, счастливым... Отрочество, первые годы юности. Ушло все это, кануло навеки. Прожит день новой жизни, по эту сторону железной двери, в камере, где исцарапаны стены и решетка на маленьком окошке.

Новая жизнь начата, жизнь страшная. Жизнь тюремная. Неужели это справедливо? В тюрьму должны идти грабители, воры, урки. Те, кто заранее замышлял преступления, грабежи и воровство, кто жестокий, бесчеловечный, кто размалевывает себя татуировками, носит в карманах пистолеты.

Но ведь они – Влад, Юрка и Сашка – они ведь не такие, они не из тех. Они – друзья, музыканты, призывники. Работают слесарями, играют на гитарах, ухаживают за девчонками. Им скоро в армию, а Влад вот собирался в институт поступать. У них жизнь только начинается, все еще впереди. Они не замышляли никаких грабежей. Просто выпили немного и решили подурачиться. Другу Юрке нужно было отвести душу из-за измены любимой девушки и неудавшейся карьеры рок-музыканта...

– Часы! Кто снял часы? Арестованный Александр Демин признался, что...

В камере Влад до боли закрывал руками свои уши, чтобы не слышать, не слышать тех проклятых слов  следователя. А надежда, что он выйдет на свободу, таяла, таяла.         

Он уже плохо соображал, в голове его все мешалось: слова Юрки, Сашки, пострадавших. «Арестованный Ханаев признался... Арестованный Демин подтвердил... Пострадавший N. утверждает...»

Влад помнит, очень-очень смутно, как они, после всех драк, купили в ларьке возле дома еще одну бутылку вина. О чем-то долго болтали с продавцом, пообещав ему «крышу» от любых рэкетиров. И пошли в скверик. Пили там вино и передавали друг другу часы с позолоченным браслетом. Юрка взял те часы и, потрясая ими, выкрикивал: «Завтра пойду к Юляше и покажу ей, какой «котел» у меня есть. «Армани»! Пусть не думает, что я нищий, что я никто!..»     

Ах, Юрчик, Юрчик...

С распухшими от слез и переживаний глазами, Влада снова завели в кабинет следователя. До сих пор он отрицал свое участие в той драке, где у потерпевшего отняли часы. Отрицал и после того, как в камере его хорошенько потягал за волосы мордатый старшина, еще и швырнул его «для порядку» на бетонный пол и пнул в живот сапогами.

Но отрицал не потому, что был таким стойким, отнюдь нет. Просто не помнил, как у них очутились те злосчастные часы.

Признался, наконец, что вспомнил, как он, пьяный, шатался по всей округе и случайно возле ларька наткнулся на двух друзей. Юрка что-то говорил «про Юляшу и показывал новые часы...»

И, сказав это, сразу же понял Влад, что предал друга. Ведь мог бы и промолчать. Но уже понял, что проиграл он партию, разбил его гроссмейстер в сером костюме в пух и прах. И теперь нужно было «колоться», но «колоться» с умом, так, чтобы себе не повредить.

Эх, Влад, Влад...

К Юрке поехали с обыском домой. И легко нашли там часы «Армани» с позолоченным браслетом. Они лежали в ящике его стола. А в уголке в комнате стояла гитара. Тр-рень...

В коридоре – перепуганной стайкой – родители. Мамы разговаривают вполголоса, отцы молчат. Когда кого-то заводят в кабинет на допрос, родители затихают. Их перепуганные глаза устремляются на своих нерадивых, бестолковых сыновей. И чего им не хватало в этой жизни? Как же мы не доглядели?!..

– Владя!.. Сынок!.. Юрочка! Родной мой!.. Сашка, Сашенька...

Было еще одно опознание – с другим потерпевшим, у которого сняли часы. Влад снова стоял в кабинете следователя, в ряду с тремя другими незнакомыми парнями. Мужчина средних лет, с сильно разбитым лицом, с пластырем на правой брови, под которым, видимо, были наложены швы, смотрел пристально на всех стоящих перед ним.

Сердце Влада так сильно забилось, что даже спустя двадцать лет он помнит эти удары и ту ледяную волну, окатившую его с ног до головы. Понимал, что сейчас, от одного слова этого незнакомца, от одного кивка его головы, зависит всё.

...Темная, темная дорога, широкая, ведущая куда-то вверх, под гору, а потом – стремительно вниз, развернулась перед ним и потянула Влада за собой, в глубокую пропасть, где только лязг железных дверей, где наручники, где урки, урки, урки. И он – худой, коротко стриженный, в робе зэка с нашитым номером на груди. Самый несчастный, самый погибший среди всех на Земле...       

– Нет. Не он.      

Послышалось? Ноги Влада стали тяжелыми, как будто ватными. Он пошатнулся, в глазах поплыли темные круги. «Нет. Не он... Не он...» С трудом попытался проглотить слюну, во рту было сухо и как-то странно тепло.   

Он опустил голову вниз, чтобы спрятать лицо. «Уведите. Уведите меня скорей, в камеру, куда угодно, только подальше от этого, с разбитым лицом!»