На улице взошла луна. Красовский поднимается с постели, встает на давно немытые ноги, роется в ящике стола, достаёт альбом и идёт на кухню. Включает конфорку, мерно зашипели синие языки пламени. Красовский открывает альбом с фотографиями, достаёт одну, подносит к огоньку, воспламеняет; на стенах бесшумно затанцевали тени. Фотография младенца Красовского тлеет и падает в раковину. Солнце, море, двое мальчуганов улыбаются сидя у песочного за́мка, им очень весело; а потом их охватывает пламя и всё увядает. Тоненький альбом-книжка не был заполнен даже и наполовину. Запечатленные воспоминания вспыхивали и угасали один за другим, один за другим, превращаясь в пепел на дне грязной раковины...
Красовский стоит у зеркала, просто так, не зная зачем, под покровом темноты. Он всматривается в мутную гладь. И бьет. Кулак врезается в стекло на уровне живота. Удар другой рукой чуть выше. Осколки - большие и мелкие - падают под ноги и на ноги. Никакой злости, никаких слёз, никаких мыслей. Ничего. Только звук бьющегося стекла. Красовский поднимает руки над головой (над клещом) и ударяет. Мелкие осколки впиваются лицо, крупные проходят по шее. Голые ноги топчутся по стеклу; растекается лужа. Он смиренно опускается на колени и ждёт. Бархатная лужа, в которой он сидит сгорбленным, горемычным, продолжает разбухать. Последней мыслью Саввы Красовского было: "до последней капли".
Франц Кафка.
Ф. И. Тютчев. Silentium!
'Одиночество в любви'. Д. Мережковский.
'Одиночество'. М. Лермонтов.
'Один, один остался я'. Александр Пушкин.