Визуальная культура Византии между языческим прошлым и христианским настоящим. Статуи в Константинополе IV–XIII веков н. э.

В главе 4 я внимательно рассматриваю корпус романов, созданных в Византии в XII веке. Как часто отмечали исследователи, в этих текстах не содержится ни малейших упоминаний православного христианства, зато статуи встречаются во множестве, поскольку главные герои то и дело взывают к языческим богам у их алтарей, поклоняются им или, наоборот, порицают такие практики. Здесь я показываю, что статуи появляются в тексте не случайно и не из декоративных соображений. Они выполняют важные функции: пришпоривают сюжет, провоцируют критические ситуации или способствуют мирной атмосфере, ведут историю к кульминационной точке. Кроме того, статуи служат мерилом для таких ценностей, как красота и мимесис; мало какие артефакты или живые существа (за исключением, может быть, главных героев) могут поспорить с ними в плане физического совершенства. Поскольку главным орудием для создания выдуманных миров в этих романах служит риторика, я полагаю, что статуи здесь выступают в качестве символа неизменности, вне исторической правды, описанной в главе 3, – как того и требует риторика, применяемая авторами с упорством и мастерством. Чтобы понять, как именно византийцы интерпретировали визуальные образы, я также обращаюсь к византийским загадкам, завоевавшим популярность в XI веке. В процессе выясняется, что аналогичные ценности можно обнаружить и в других объектах византийского искусства: примером служат сундуки из слоновой кости и курильница. Эти артефакты намеренно созданы так, чтобы допускать множество толкований, зачастую откровенно противоречащих друг другу, что перекликается с требованиями риторической гибкости, характерными для вербальной сферы. Намеренно воздерживаясь от однозначных маркеров, эти образы заставляют зрителя распознавать всю сложность разворачивающейся перед ним визуальной риторики и получать от этого наслаждение.

В главе 5 я рассматриваю эпиграммы из «Греческой антологии», в которых прослеживается выраженный и устойчивый интерес к статуям различных видов. А именно, я обращаюсь к текстам из книги 1, книги 2 и книги 16, которая также известна как «Антологии Плануда» (хотя иногда использую и эпиграммы из других книг). Если эпиграммы, относящиеся к христианским памятникам и иконам (например, из книги 1), связаны с идеями покровительства, обращения к будущим поколениям и описания объектов, то в эпиграммах на статуях (книга 2 и не только) говорится о зрении, сходстве статуи с живым существом, реалистичности скульптуры как вида искусства и отношениях между божественным/героическим прототипом и его визуальным отображением. Именно об этом рассуждали участники иконоборческого процесса в VIII и IX веках, причем некоторые из них тоже обращались к жанру эпиграммы, чтобы рассказать о своей позиции. Я не утверждаю, что между эпиграммами о статуях, включенными в «Антологию», и дискуссиями об иконах есть конкретная связь. Однако я полагаю, что общность вопросов заставляет предположить, что иконоборчество подпитывалось модальностью экфрасиса (иногда выражаемой посредством эпиграмм), который ставил под вопрос, хотя бы и в иронической форме, самое основание визуального изображения. Ярче всего это прослеживается в ответах статуям, как видно из книги 2 и других частей «Антологии». Кроме того, в этой главе упоминаются роскошные предметы столового убранства, которые тоже становились объектами эпиграмм, порождая тем самым у зрителя/пользователя как игривые, так и серьезные ассоциации. И если по крайне мере один современник, Евстафий Солунский, мог намекнуть, как похожи эти предметы вкупе с их драгоценным содержимым на статуи Ипподрома (еще одно поле для пиров), то это значит, что в таких предметах тоже видели переносные скульптурные артефакты.