Визуальная культура Византии между языческим прошлым и христианским настоящим. Статуи в Константинополе IV–XIII веков н. э.

Как предполагает Алексей Сиверцев, в образе статуи из Книги Зоровавеля также отражается вся сложность отношения византийцев к античным идолам, в особенности «глубокое чувство единства… с классическим прошлым и оторванности от него» [Sivertsev 2011:162–170]. Марта Химмельфарб сначала допускает, что троп статуи появился в ответ на «скульптурный ландшафт» Византии, но в последующем отказывается от этой позиции, поскольку, с ее точки зрения, в VII веке производилось мало трехмерных изображений, а вместо них процветали мозаики и фрески [Himmelfarb 2017: 56]. Тем не менее преобладание произведений искусства этого типа никак не мешает тому потенциалу воображения, который уже был вложен в статуи. Как уже не раз отмечалось выше, статуй в столице было так много и они так сильно отличались друг от друга, что иногда (на самом деле довольно часто) они оказывались во всех смыслах куда заметнее, чем произведения христианского нескульптурного искусства. Упадок и/или полная остановка производства новых статуй никак не сказалась на могуществе тех, которые уже существовали. Углубляясь в византийский социальный контекст, Сиверцев пишет, что Зоровавель опирается на византийскую культуру и становится ее участником, хотя при этом отрицает некоторые ее аспекты и подвергает их инверсии [Sivertsev 2011]. Тема прекрасной заколдованной статуи – предвестницы падения царств – соответствовала топосам тогдашней византийской литературы. Книга Зоровавеля отлично вписывается в контекст происходивших тогда Византийско-персидских войн. Роли, предписанные статуе (предрекать кульминационный момент, отмечать собой конец эпохи, способствовать апокалипсису), выглядят логично в общем контексте довизантийской традиции, а также идей, сложившихся позднее в самой империи.

Организация глав

В каждой из последующих глав я исследую какую-либо категорию византийской литературы и определяю, какую роль в них играли статуи. В категоризации источников я придерживаюсь скорее жанрового, нежели хронологического подхода. Каждый текст, само собой, отличается от других образцов того же жанра и от текстов, написанных в других жанрах, – он был написан в определенных условиях, в определенное время и в определенном контексте (и я привожу эти данные). В каждом жанре проявляется особое измерение статуи вообще (а иногда и конкретной статуи), идет ли речь о способности предсказывать будущее, служить временным маркером или быть моделью мимесиса и красоты. Иногда ценность или роль, которую, например, горячо отстаивает автор патриографии, появляется также в одном из романов, или в хронике, или в эпиграмме. Значит, жанровые категории не являются закрытыми, скорее они взаимодополняют друг друга, а иногда и спорят друг с другом в том, что касается восприятия статуй. Также важно понимать, что жанры по самой своей природе подразумевают определенные горизонты ожиданий и тем, за которые (или против которых) они выступают. Некоторые темы, если и не методы их реализации, последовательно существуют на протяжении длительных временных периодов и являются таким же достойным предметом для изучения, как исторические изменения. В настоящей книге я рассмотрю такие последовательности, к которым исторически тяготеют выбранные мной жанры, а также поговорю о едва заметных и/ или радикальных изменениях в их подходе к статуе.