Вход и выход. Антология мистики

Флэк издал ужасный безысходный вопль отчаяния, и в комнату тут же примчался Каспар. Опыт долгой верной службы помог ему определить, где находится его хозяин. Я увидел, как он хватает воздух, словно с кем-то борется, пытаясь удержать кого-то невидимого. Но силы оказались не равны, и старик был немилосердно отброшен в сторону. Он едва удержался на ногах, побледнел и замер на месте, вытянув шею и сосредоточенно прислушиваясь. А потом, так быстро, как только мог, метнулся к выходу и начал спускаться по лестнице. Я поспешил за ним.

Дверь на улицу была открыта. Каспар в нерешительности стоял на тротуаре. В следующее мгновение он вдруг повернулся на запад и рванул с такой скоростью, что мне пришлось бежать со всех ног, чтобы не отстать от него.

Уже наступала полночь. Мы пересекали улицу за улицей. Наконец Каспар, вероятно, почувствовав близость Флэка, удовлетворенно пробормотал что-то неразборчивое, и почти в ту же секунду случайный прохожий, остановившийся чуть впереди у перекрестка, неожиданно рухнул на землю. Мы продолжали погоню, не сбавляя темпа. Уже можно было различить торопливые шаги нашего невидимого беглеца. Я сжал Каспару руку. Он кивнул.

От бешеной гонки я с трудом дышал. Определяя направление на слух, мы теперь двигались не по мостовой, а по палубе какого-то судна среди разбросанных в беспорядке досок и бревен. Вокруг не было видно ни одного огонька, нас окружала лишь черная пустота. Внезапно Каспар, сиганув в сторону, попытался схватить своего хозяина, но промахнулся и с криком ужаса упал на спину.

Где-то у наших ног раздался приглушенный всплеск, черные воды реки тут же снова сомкнулись, и воцарилась полная тишина.

Амброз Гвиннет Бирс

Гипнотизер Перевод с английского Е. Пучковой

Мои друзья, будучи в курсе, что я иногда ради развлечения занимаюсь гипнозом, чтением мыслей и тому подобным, нередко спрашивают меня, известно ли мне, что лежит в основе данных явлений. На такие вопросы я всегда отвечаю, что ничего об этом не знаю и знать не хочу. Я не исследователь, приникающий ухом к замочной скважине мастерской Природы, чтобы потешить свое вульгарное любопытство и выведать секреты ее ремесла. Меня не занимают материи, интересные науке, так же как и науке нет дела до моих интересов.

Несомненно, явления, о которых идет речь, достаточно просты и, если четко следовать за нитью рассуждений, не выходят за границы нашего понимания; но что касается меня, то я – непроходимый романтик и не имею желания разматывать этот научный клубок, ибо тайны прельщают меня куда больше, чем знания, и именно от них я получаю подлинное удовольствие. Когда я был ребенком, многие отмечали, что взгляд моих больших голубых глаз устремлен не на других, а внутрь меня самого – настолько их подернутая поволокой грез красота туманилась безразличием ко всему происходящему в периоды овладевавшей мной глубокой задумчивости. Рискую предположить, что в силу этого они излучали сакральный свет таящейся за ними души, для которой ее собственные фантазии всегда были важнее, чем законы природы и материальная структура вещей. Все вышесказанное может показаться эгоцентричным и не относящимся к делу, но я пытался объяснить, почему у меня столь скудные познания о предмете, занимающем такое важное место в моей жизни и неизменно возбуждающем любопытство большинства людей. Обладая аналогичными способностями, человек иного склада, несомненно, смог бы растолковать многое из того, что я расскажу далее без каких-либо комментариев.

О своем необычном даре я впервые узнал в четырнадцать лет, когда еще учился в школе. Однажды я забыл взять с собой завтрак и на полуденной перемене с тоской наблюдал за девочкой, которая как раз собиралась перекусить. Подняв голову, она встретилась со мной взглядом и уже не могла его отвести. После секундного колебания девочка вдруг встала, подошла ко мне и с отрешенным видом поставила передо мной корзинку со своим завтраком, а потом развернулась и, не проронив ни слова, удалилась. Несказанно довольный, я утолил голод и выкинул корзинку. С того дня я уже сознательно не носил в школу завтрак – девочка стала моим ежедневным поставщиком. Нередко, удовлетворяя естественную потребность в пище ее скромными припасами, я совмещал приятное с полезным, принуждая девочку пассивно наблюдать за тем, как я ем, и одновременно делая вид, будто предлагаю ей разделить со мной трапезу, в которой она на самом деле не принимала никакого участия. Причем девочка была в полной уверенности, что сама съела завтрак; потом на уроках она плакала, жалуясь на голод, что очень удивляло учителя и забавляло учеников, прозвавших ее «ненасытной утробой», а я при этом испытывал совершенно необъяснимое удовлетворение.