Вход со двора. Роман-воспоминание

Гроб хоть и богатый, дубовый, с медными пароходными рукоятями, но знаю – куплен на кубанские деньги. История о медуновских сокровищах – сущая выдумка. Она придумана теми, кто и в мыслях не допускает, что можно иначе: быть при должности и не воровать. Для тех, кто придумал это, другого варианта просто не существует. Современные нувориши по этим сценариям и живут, по ним оценивают других: раз начальник – значит вор! И гроб, и одежду, и продукты на поминки земляки привезли с собой. В итоге жизни ничего не оказалось за душой у некогда всесильного Сергея Федоровича Медунова. Сбережения малые, какие были, проел, одежду сносил, а в последние годы жил на жестокую нынешнюю пенсию, еле сводя концы с концами… Все говорят долго, возвышенно, словно каждый пытается загладить какую-то свою давнюю вину перед покойником…

А жизнь, однако, продолжалась

В номенклатурном погребении есть что-то противоестественное, лишенное настоящей человеческой печали и теплоты. Много раз я это наблюдал, всякий раз приходя к выводу, что похоронный процесс прежде всего предполагал ритуал – все должно быть расписано: что и куда выносить, кому где стоять и кому что говорить. Люди, знавшие этот ритуал, ценились в партийном и советском аппарате особо.

В бытность мою служения краснодарскому крайисполкому работал там один незаменимый на этот счет человек – Михаил Трофимович Ещенко. Надо подчеркнуть, что был Трофимыч со всех сторон симпатичный «малый», но сильно «ушибленный» двумя вещами: участием в параде Победы в сорок пятом году и похоронными ритуалами. Причем второе увлечение было у него на уровне почти профессии. У нас ведь, в России, в увлечениях удивительные вещи происходят: человек в основной работе подчас бесцветен, как умерший таракан, зато в «хобби» – Моцарт. Помните, еще Алексей Силыч Новиков-Прибой, оценивая стратегическое мышление некоторых русских адмиралов, сетовал, что во флотоводстве они были не более как «усатые дубины», зато один преуспел в парикмахерском деле (перебрил и перестриг весь свой штаб и даже до низших чинов добрался), другой был кулинар, поражавший всех неуемной фантазией.

На наших исполкомовских «галерах» у Трофимыча тоже была какая-то немалая должность, связанная даже с некими секретными делами. Чаще всего он маячил с засургученной папкой возле приемной председателя крайисполкома, стараясь лишний раз засвидетельствовать свое наличие, а через это и усердие. И когда появлялся председатель, Трофимыч вытягивался во «фрунт» и, округлив глаза, переходил на строевой шаг, чем всегда вызывал поощрительную ухмылку большого «шефа». Поскольку мы, помощники руководителей, пребывали в территориальной близости от литерных кабинетов, то Трофимыч нередко появлялся и у нас, всегда с одним и тем же восклицанием.

Ну, и что вы здесь высиживаете? – он растягивал подтяжки на объемистом животе и делал при этом бодливое движение головой в сторону окна. – Посмотрите, сколько девок на улице. Да какие! К нашей кубанской девахе, скажу я вам, если душевно подобраться, то таких увлекательных дел можно насооружать… Помню, был у меня случай… – Трофимыч мечтательно замирал на несколько секунд, давая нам возможность принять удобные позы для лучшего восприятия очередного рассказа. – …Стоит наш минометный дивизион в Калниболотской… Весна, запахи, ночью такой сон приснится, мама родная! Я, можно сказать, пацан, двадцать лет, но уже старший офицер батареи и не какой-то там занюханой пехоты, а из гвардейского корпуса резерва главнокомандования… Красавец! – Трофимыч подтягивает под бабью грудь мятые всесезонные штаны и проводит рукой по лысой голове… – Медаль «За боевые заслуги» (это тогда, у-у-у, как ценилось!), погоны, портупея, кобура новенькая, все сияет и скрипит… Не хухры-мухры!..

И вот знакомлюсь я с одной местной казачкой… Постарше меня, конечно, будет, но красоты неописуемой!

Где, спрашиваешь, знакомлюсь? У колодца, конечно! Все как в кино Ивана Александровича Пырьева. Пью из ведра, а сам глазом на груди ее кошусь. Обустройство фигуры, ну просто невероятное. Жар огненный со всего исходит, как с радиатора орудийного тягача. В общем, вечером, за околицей встречаемся возле одной свежескошенной копешки…

Трофимыч от воспоминаний пламенеет на глазах: очки плотоядно сверкают, ноги переступают, как копыта племенного жеребца, а лысина приобретает алое свечение.

– Я вам скажу, дорогие мои, это был такой… артналет, что раскидали мы копешку, как при прямом попадании бризантного снаряда… Боже, шо она со мной делала!..