Вход в плен бесплатный

Он шел с документом в корректорскую группу к Елене Павловне Шастиной, в буквальном смысле вычищающей в документах наши грамматические и стилистические неточности. Только и она ведь бессильна удержать нас от ошибок, которые мы допускаем в жизни. Да и не подпадают зачастую наши поступки под четкие правила, а в русском языке достаточно много исключений… К тому же на пятилетний юбилей освобождения Евгений подарит мне каску, в которой спецназовцы ходят на штурм. Намекая: не суй свою голову куда не следует. А уж если лезешь — то береги ее.

Но мы сделали вдвоем с Владимиром Гондусовым "Чечню свободную". Сами собирали материалы, сами писали их, редактировали, набирали на компьютере, макетировали, везли дискеты в Минеральные Воды в типографию. Привозили номер и сами распространяли его по освобожденным районам. Тираж — 20 тысяч, периодичность — два раза в неделю. Вот тут воистину белке в колесе позавидовать можно было. Как постоянно подчеркивал редактор, среди войны, беженцев, недоверия мы должны были делать газету с добрыми вестями и хроникой возрождения. Это мне-то — вместо мщения…

Тайно в душе надеялся на встречу с кем-либо из своих конвоиров. И ловил себя на мысли: попадись Хозяин, Чика, Литератор или даже Боксер — постарался бы в чем-то помочь. Извечная русская жалость к противнику? Или воистину доброе — даже в мелочах — помнится ярче?

Не встретились.

Зато мы сделали газету. Для тех чеченцев, кто хотел остаться с Россией — про них очень мало писала наша пресса, журналисты норовили отметиться интервью с боевиками. Там, в Чечне, узнал дополнительные подробности своего освобождения. Моими поисками активно занимался Рамзан (фамилию его лишний раз не стану афишировать, да и суть не в ней). Боевики не простили ему заботы о русском офицере, но, не имея возможности достать его самого, пошли на гнусность — захватили в заложники его отца.

Около двух лет сельский кузнец провел в кандалах в подземных ямах. И снова Рамзан, рискуя собой, приехал из Москвы в Чечню на поиски отца. Два года не брил бороду: дал зарок, что возьмет в руки бритву лишь тогда, когда отец окажется на свободе. И нашел, и освободил его. И помогали ему в этом теперь уже наши офицеры. И слушал я рассказы о том, как замуровывали дудаевцы чеченских милиционеров в стены за то, что те носили российскую форму. Как учителя заставляли ходить в школу и 12-й, и в 13-й класс своих выпускников — лишь бы те не ушли в банды. Об этой, "нашей" Чечне мы знали совсем мало, поэтому возвращался я домой "с Дальнего Востока" на необычайном душевном подъеме. К тому же, как бы то ни было, меня в плену унизили полным бесправием, и вот теперь я вернул еще и должок. И что принципиально важно — снова без оружия.

…Петр Ильич Цараков подарил на память кавказский кинжал, и жена, увидев меня, бородатого, с ним, воскликнула:

— Ты как чеченец.

Я засмеялся, и она, мгновенно поняв все, заплакала. Только все равно по сравнению с предыдущим возвращением это были другие слезы.

А вернувшийся из командировки Женя Расходчиков привез все же весточку об одном из моих "крестников". При попытке прорыва через блок-пост омских омоновцев был расстрелян в своей автомашине Рамзан Багулов — "Непримиримый". Его остановили на одном из блок-постов, стали проверять. Ничего подозрительного вроде не обнаружили. Но, отъезжая, боевик по-чеченски бросил что-то оскорбительное в адрес омоновцев. Те мало что поняли, но передали на следующий пост — задержите машину и перепроверьте еще раз. Словно почувствовав опасность, Багулов бросил машину на прорыв. И удостоился точной очереди. При тщательной проверке в машине нашли оружие, документы, подтверждающие его связь с бандформированиями.

Вечером я наполнил рюмку, но так и не определился, за что мне ее поднять: за смерть или упокой. В конечном итоге выпил за здоровье и счастье всех близких мне людей. А Непримиримый выбрал свою судьбу сам, возжелав красивой жизни…

И лишь единственная мысль после плена не давала мне покоя. Помнил, как однажды, в самой глубокой яме, я обещал себе: если выберусь — полечу на Северный полюс и прыгну на макушку земли с парашютом. И это будет моим окончательным выходом из плена.

Нашел тех, кто организует эти прыжки и полеты. Не нашел лишь денег для данного "удовольствия": сначала затребовали за прыжок пять тысяч долларов, потом сумма стала расти. Не взятая высота будоражила, царапала сердце, и даже поездка в Аргунское ущелье не давала успокоения. И вдруг однажды на родине Василия Макаровича Шукшина, в Сростках, на горе Пикет, куда пришли тысячи людей в его день рождения поклониться великому мастеру, я осознал: а ведь самые высокие вершины России — это ее духовные центры. Это поле Куликово, Бородино, Прохоровка, Сталинград, Оптина пустынь, Дон Шолохова, Пикет Шукшина. Никуда не надо лететь и прыгать. Надо приходить сюда, всматриваться, вслушиваться и становиться на колени перед родной землей.