Вход запрещен

На улице стало ещё прохладнее, моросил дождь. Никита натянул капюшон и быстрым шагом направился к мусорке. Редкие фонари горели в стороне, скрываясь за листвой высоких тополей, ветер качал ветки, дрожащие тени падали на мусорную площадку и Никите казалось, что около баков кто-то притаился. Он замер, напряженно вглядываясь в темноту, но никто так и не выскочил ему навстречу. Никита сбросил мешок в первый же контейнер и поспешил домой. Уже подходя к подъезду, он поднял глаза и вздрогнул – на кухне горела люстра. Сердце глухо ударилось об ребра и ухнуло куда-то вниз. Но Никита тут же вспомнил, что не выключал свет.

Но всё равно, подниматься обратно было страшно. Вдруг, пока Никита выносил мусор, отчим всё-таки вернулся. Или пришла мама и увидела кровавое море на полу. Никита медленно вставил ключ в замок и открыл дверь. Квартира по-прежнему была пуста.

Никита разделся и принялся за уборку. Оттер пол дочиста, прополоскал и развесил на горячей трубе тряпку. Перед тем как забраться под душ, он закрыл ванную на шпингалет, до сих пор боясь возвращения отчима. И ещё постоянно отключал воду, прислушиваясь к малейшим звукам из глубины дома.

Часы на стене пробили два ночи, когда Никита вышел из ванны и вернулся в свою комнату. Нужно было ложится спать, школу назавтра никто не отменял. Никита потушил везде свет, ему казалось, что в темноте безопаснее. Он лежал и смотрел в окно. Каждый шорох эхом проносился по сердцу, будь то шуршание шин проезжающей машины или треск старого рассыхающегося шкафа.

Вдруг вдалеке сверкнули проблесковые маячки, разноцветные отсветы легли на темные стены соседних домов. Никита мигом приподнялся на локте и испуганно замер – а что если это полиция едет за ним? Вдруг на стройку вернулись рабочие, услышали под землей крики о помощи, разгребли завал и нашли там израненного отчима? Рабочие сообщили полицейским и теперь Никиту обвинят в преступлении, думая, что это он забрался в кабину экскаватора и снес тот злополучный сарай. От этих мыслей у Никиты задрожало всё тело, но огоньки промчались дальше и вскоре пропали за поворотом. Никита ещё подождал немного, не вернется ли полицейская машина и только потом лег обратно, напряженно прислушиваясь. Тишину нарушало лишь тиканье часов на стене. Мерно и в то же время как-то тревожно они отсчитывали секунды, эхом повторяя удары его сердца. Тик-так, тик-так, тик-так…

Никита не заметил, как провалился в сон и поэтому стук закрывающейся подъездной двери в глубине дома прозвучал для него как выстрел. Он встрепенулся и прислушался. Шаги… неровные тяжелые… они гулко разносились по подъезду, проникая в квартиру. Кто-то поднимался наверх, и Никита уже понял, кто это мог быть.

Щелкнул замок, раскрылась входная дверь и он вошел – грузный, шатающийся… стал шлепать ладонями по стене, под его ногами застонали старые половые доски под линолеумом…

Никита вскочил с постели и как маленький ребенок забился в простенок между письменным столом и широким креслом. Припал к холодной батарее и сжался в комок, боясь лишний раз сделать вдох. Дверь в его комнату распахнулась и на пороге появился тот, кого Никита больше всего на свете боялся увидеть. Отчим.

Он прошел в комнату и сел на Никитину постель. Пошарил правой рукой по одеялу и никого не найдя, уставился в одну точку. Неровный призрачный свет, падающий из окна, выхватил его лицо и Никите он вдруг показался каким-то странным. Глаза отчима ввалились и глубокой чернотой смотрели из-под густых бровей, лоб пересекала рваная красно-бурая широкая полоса, обрывки кожи висели лохмотьями и на щеке темнела дорожка запекшейся крови. Взъерошенные кудри, плечи, майка и брюки припорошены чем-то белым. Левая рука висела как плеть, но он даже и не думал её поддерживать или чем-то перевязать.

Что-то в нем было не так, что-то неправильное.

Отчим был мертв. Точно мертв. Вот почему он был так бледен, вот почему его кожа излучала слабый мертвенно-голубоватый свет и вот почему из такой глубокой раны на голове не сочилась кровь.

Вдруг отчим оживился, снова зашарил по одеялу, схватил попавшуюся ему под руку подушку, сжал её, отпустил, потом снова стиснул, сжамкал так, что затрещала ткань от его крепких пальцев. Его лицо стало каким-то опустошенным, словно из него вытащили всё последнее человеческое, что ещё оставалось и оставили одну только злобу. Его нижняя губа неестественно дернулась, обнажив осколки желтых зубов и внезапный пугающий сдавленный хрип раздался в тишине:

– Гаденыш, ты убил меня, гаденыш…

Нервная дрожь пронеслась по лицу отчима. Руки его затряслись, черты лица исказились, глаза выпучились, жилы вздулись, ноздри расширились, будто он хотел вздохнуть, но не мог этого сделать, он тянул воздух, но его легкие не наполнялись. И вдруг сморщился, стал водить носом, как будто уловил Никитин запах и теперь принюхивался. В глубине его черных глаз вспыхнули белые искорки.