Вкус к жизни. Воспоминания о любви, Сицилии и поисках дома

Затем Саро потянулся ко мне и поцеловал в щеку. Его кожа была влажной, покрытой оливковым маслом и потом. Наши щеки издали легкий причмокнувший звук, когда он отстранился, – звуковое подтверждение того, что мы на самом деле прикасались друг к другу. Я надеялась, что на этом мы могли бы оставить все как есть. Один поцелуй был восхитительным. Два могли бы меня прикончить. Он уже наполнил меня своей пищей, своим творчеством. И теперь возможность почувствовать его во плоти – его глаза, нос, рот и мягкий изгиб бровей – заставила меня слегка пошатнуться. Но нет. Он еще не закончил со мной. Он потянулся, чтобы поцеловать меня в другую щеку, и прошептал прямо в ухо:

– Я счастлив делать это снова и снова. Только скажи мне когда.

Я буквально вывалилась из ресторана на Виа дель Аква после полуночи, загипнотизированная его кожей, его едой, тем, как его рука коснулась моей поясницы, когда мы прощались. Я выбрала маршрут домой подлиннее и поехала вдоль реки Арно, моего любимого места для ночных поездок, когда весь город спал. Я ехала по мосту Понте-Веккьо и остановилась на нем, чтобы полюбоваться тихими водами реки подо мной. Мост был покрыт янтарным светом, а вода отражала все отблески фонарей и немногочисленных окон, горевших на тот момент.

Покинув мост Понте-Веккьо, я пересекла угол Пьяцца дель Кармине и Борго Сан-Фредиано и подняла глаза на церковь напротив моей квартиры; она примечательна фреской, которая предположительно является первой известной работой молодого Микеланджело. Все то, что происходит впервые, – это не мелочи; первое содержит в себе начало чего-то значительного. Я подозревала, что только что влюбилась окончательно в своего велосипедного вора-шеф-повара: и каким бы клише это ни было, это была любовь с первого кусочка.

Любовь как долгосрочное понятие была концепцией, для меня труднодостижимой. Мои родители разошлись, когда мне исполнилось семь лет, и развелись, когда исполнилось восемь. Моя мама повторно вышла замуж, когда мне было девять, а отец заново женился, когда мне было двенадцать. Пока я находилась во Флоренции, моя мама снова вступила в бракоразводный процесс спустя почти двенадцать лет замужества за моим отчимом. Во время своего детства я успела пожить в пяти разных домах за десять лет. Дом этого родителя против дома того родителя. Второй мамин дом. Папино жилье во время повторного развода и дом, который появился у него, когда он снова стал женатым мужчиной и к тому же отцом еще одного ребенка, что вот-вот должен был появиться на свет. Когда мои школьные подружки говорили о том, чтобы «пойти домой», они чаще всего имели в виду особое, специфическое место, с их собственной спальней, где у них выпал первый зуб или куда они впервые тайком пустили мальчика. Такую версию дома я не знала. У меня не было конкретного места, с которым я смогла бы связать свои воспоминания. Разумеется, были здания, даже дома, но они были приемлемы лишь с определенными эмоциональными оговорками. У меня было своего рода двойное детство, в котором я пыталась соответствовать жизни моих родителей, в какой стадии она бы ни находилась. Это было распространено среди моего поколения – детей поколения, появившегося на свет после периода беби-бума. Мои родители, Шерра и Джин, не являлись исключением.

Они встретились, когда молодые студенты университетов с головой нырнули в культурную революцию 1960-х и 1970-х годов и события Панафриканского освободительного движения, которое мы привыкли называть просто «Движение». Мои родители отчаянно хотели переделать Соединенные Штаты в более справедливое и равноправное место. Они поженились, будучи в возрасте двадцати и двадцати двух лет. Они не знали самих себя и, можно сказать, толком не знали друг друга. Я думаю, им понравилось то, что каждый из них обещал другому. Он был студентом-активистом, а она – первой красавицей, числившейся в списке любимчиков декана, которая стояла в первом ряду, когда он произносил свою университетскую речь. Оба они были идеалистами, стремившимися переделать мир.

Закономерно, что в результате их контркультурной деятельности на обоих моих родителей были заведены дела в ФБР. Отец попал в тюрьму за подстрекательство к мятежу.

Моя мама организовала профсоюз на фабрике, на которой она работала, по-прежнему при этом оставаясь в списке декана Университета Хьюстона. Я проводила с ними поздние вечера в Комитете по поддержке африканского освобождения, бывшей резиденции монахов церкви Святой Марии в третьем округе Хьюстона. Они печатали информационные листовки, дымя сигаретами. На фоне играли пластинки с записями «The Staples Singers». Мой отец путешествовал со Стокли Кармайклом[29], бывшим членом партии Черных Пантер[30], в Танзанию и Заир, чтобы попытаться научить революционеров с материнского континента тем же техникам сопротивления, которые использовали у нас в Америке, чтобы свергнуть Белого Человека. Это было бурное время, такое, которое легко могло разрушить брак. И оно это сделало.