Вкус к жизни. Воспоминания о любви, Сицилии и поисках дома

И когда мы с ней потягивали капучино и уминали выпечку в кафе напротив Садов Боболи, она внезапно начала спокойный, но очень настойчивый допрос о том, почему я вообще училась в Италии. В ее понимании я была ребенком активистов, людей, которые смогли взрастить во мне чувство культурной гордости и политической информированности. Я воспитывалась в сочувствии к тому, с какими вызовами пришлось столкнуться цветным народам африканской диаспоры. И почему же тогда я поехала в Италию, в самое сердце европейской культуры, на учебу за границей? Почему я была не в Кении, как, например, дочь ее подруги Мэри со времен Движения? Дочь Мэри участвовала в программе Фулбрайт[32] и преподавала кенийским детям английский – это было частью ее учебы в Университете Уэсли. Почему я была не такая, как дочь Мэри? И почему, во имя Господа, я продолжала встречаться с «белыми мальчишками»? Она желала для меня лучшей судьбы, чего-то большего. И она воспользовалась тем временем, которое мы провели в кафе за едой и напитками.

– Но, мам, я – бакалавр истории искусств. И моя специальность включает в себя знание в совершенстве французского, немецкого или итальянского. Если бы я училась в Кении…

Она оборвала меня прежде, чем я закончила:

– Я говорю о куда более глобальных картинах жизни, чем те, которые ты выбираешь. Находясь здесь, ты фактически исключаешь саму себя из возможностей находиться рядом с теми, кто не белый. – Ее афроцентризм основывался на различных доводах, и в этот момент этими доводами был черный цвет кожи, во-первых, во-вторых и вообще.

– Я не знаю, что сказать. Мне здесь нравится, и я не исключаю кого-то или что-то.

– Нет, исключаешь. Посредством своего местонахождения ты исключаешь.

Это был разговор, который ни к чему не вел. Я бы никогда не победила. Я была дочерью чернокожих активистов, которые предполагали, что я продалась. Передайте мне, пожалуйста, еще один кусочек пиццы. Я знала, что она будет настаивать на своем.

Когда я начала встречаться с Саро, мои родители, если и обсуждали это, избавили меня от подробностей. В конечном счете, когда речь шла о делах сердечных, каждый из них был достаточно мудрым и проницательным, чтобы держаться на дистанции. Они хотели просто высказать свое мнение, а дальше позволяли своим детям либо утонуть, либо взлететь, если вопрос касался любви. Не имеет значения, какое мнение имел каждый из них, в конце концов, я верю, что в итоге они желали мне счастья. И если оно заключалось для меня в том, чтобы встречаться с итальянским шеф-поваром, они были готовы это поддержать. И по крайней мере, они вырастили дочь, которая знала, как следовать своим убеждениям, а также училась следовать зову своего сердца. Где-то глубоко внутри, возможно, они даже радовались моей храбрости. Шансы у нашей любви были такими маловероятными, такими незначительными, но они научили меня бороться за то, что имеет значение.

К марту месяцу я все еще снимала комнату в квартире на Пьяцца дель Кармине. Однажды вечером я ждала, пока Саро освободится с работы, и просидела большую часть времени, болтая с новой соседкой – американкой Кристиной, которая приехала из Сан-Франциско и заливала в меня истории, словно виски в стакан. К тому времени, как мы решили разойтись, было уже за полночь. Я планировала ненадолго прилечь и отдохнуть, пока Саро подойдет на площадь после часа ночи. Прошло уже четыре месяца с того дня, как он купил мне велосипед и мы вместе прокатились вдоль Арно. У нас уже установилось определенное расписание: когда он заканчивал работу в «Acqua al 2», он покидал центр Флоренции, ехал через реку на Пьяцца дель Кармине и ждал там снаружи. Он стоял через дорогу от моего дома и ждал, пока я подойду к окну. Увидев его, я открывала дверь. Он не мог позвонить в звонок из-за одной из моих соседок, которую мы с Кристиной в шутку называли «Пещерная Мадам»; на самом деле она принадлежала к целевому фонду трансплантологии, а ее имя значилось в списках сдающих в аренду те самые комнаты, которые мы снимали. Она была известна тем, что прекращала сдавать жилье любой из девушек, которая встречалась с назойливым молодым человеком. Позвонить в звонок после десяти часов вечера считалось назойливостью.

Когда я проснулась вся в поту от выпитого кьянти и переполненная паникой, было полчетвертого утра. Я так глубоко погрузилась в сон после грустных рассказов о несчастьях своей соседки по комнате, что потеряла ориентацию во времени и пространстве. Я резко села на своей небольшой двуспальной кровати и сразу поняла, что что-то было не так. Я вскочила с кровати и едва не свернула себе шею, ринувшись по мраморному полу коридора к нужному окну. Я знала: его там не будет. Я упустила его.

Когда я, охваченная тревогой, подбежала к окну, первым, что я увидела, оказался проливной дождь. Черт! Серьезно? Могло быть еще хуже? Когда я выглянула в ночь и посмотрела вниз, он там был. Мой Саро. Его пальто было плотно застегнуто, его волосы – сплошной мокрой слипшейся массой. Он смотрел вверх на окна моей квартиры.