Вкус к жизни. Воспоминания о любви, Сицилии и поисках дома

Я четко осознавала, что путешествую с семилетним ребенком, который все еще горевал так сильно, что по ночам его тело тряслось от рыданий до тех пор, пока он не засыпал. С ребенком, который отодвигал свой ужин в сторону, потому что хотел подождать своего папу. С ребенком, который отказывался даже разговаривать со своей итальянской бабушкой по телефону, потому что ее голос напоминал голос папы. Мое решение приехать сюда означало, что мне придется утешать ее и ее изменчивое горе на расстоянии в семь тысяч миль от дома. Мои собственные скорбь и любовь требовали всех сил, которые у меня были, а затем просили еще больше.

Мои родители спрашивали меня о целесообразности этой поездки в Италию, особенно вдвоем с Зоэлой. Я знала, что мы должны сделать это, только мы двое. И, несмотря на то что мой отец и мачеха предлагали поехать с нами, я знала, что мы должны были сделать это без отвлечения внимания и давления со стороны моей семьи, пытающейся позаботиться обо мне. Без моих попыток перевести все с сицилийского на английский, итальянский и обратно. И я не хотела заботиться о них в чужом месте. Они никогда раньше тут не были, и эта поездка была не подходящей для подобного рода времяпровождения. Плюс я не хотела взваливать на свою свекровь груз в виде дополнительных гостей. Нонна и я нуждались в личном времени, чтобы горевать вместе и получше узнать друг друга. Нам предстояло начать с конца и создать новое начало.

И все же мои родители волновались. Спустя четыре месяца после смерти Саро мое горе было все еще свежим. Мой папа, по-прежнему юрист и специалист по техасскому здравомыслию, устроил мне перекрестный допрос: могу ли я поменять билеты, если захочу вернуться домой пораньше? Моя мачеха выбрала другую тактику: «Что ты можешь взять с собой, что подарит тебе комфорт? Будь уверена, что ты достаточно отдыхаешь. Не делай ничего такого, чего тебе не хочется на самом деле». Моя мама предложила собрать посылку для матери Саро. Слушая все это, я задавалась вопросом, не осталось ли у членов моей семьи обиды из-за того, что их дочь была однажды отвергнута сицилийцами.

Любой мог видеть, как на мне отразилось горе в физическом смысле. Вместе с душой и телом Саро исчезли его пасты и супы. Я потеряла семь килограммов, пока он лежал в госпитале. Мое ближайшее окружение напоминало мне о необходимости пить, есть, спать. Я убеждала их, что я в порядке, но, по правде говоря, мне требовался ативан[39], чтобы добраться сквозь поток машин до школы, в которой училась Зоэла.

По-прежнему каждое утро я просыпалась в слезах. Отсутствие Саро в постели рядом со мной выворачивало наизнанку прежде, чем мои ноги касались пола. Я проживала дни исключительно силой воли, основным двигателем материнства и ощущением, что если я рухну – то рухну окончательно и больше уже не встану. По ночам я молилась, чтобы Саро мне приснился. Я хотела заняться с ним любовью, хотела его увидеть. Я жаждала его голоса, его улыбки. Я вынюхивала его запах. Когда мои страдания стали маниакальными, я переключилась на материальное – например, лихорадочно подсчитывала на клочках бумаги, на сколько еще хватит скромной медицинской страховки Саро с учетом частной школы, двух терапевтов, больничных долгов и свойственного моей профессии непостоянства.

Еще я начала писать ему письма, такие односторонние разговоры: Саро, мой любимый, что мы будем делать с этой утратой? Помоги мне переставлять ноги, одну за другой. Покажи мне, как, если ты ушел, быть семьей, состоящей из двух человек, родителем-одиночкой.

Но я также чувствовала нарастающее с ходом времени ощущение безотлагательности, с тех пор как позвонила Нонне сказать, что приеду на Сицилию. У меня было беспокойное, невыразимое желание, чтобы Зоэла ассоциировала дом и семью не со смертью. После всего, через что мы прошли, чтобы наконец стать семьей, жизнь показалась бы невыносимо жестокой, если бы просто это отобрала. И насколько я желала этого для Зоэлы, настолько же я хотела познать это для самой себя тоже. Я хотела проверить устойчивость идеи, что семья – это о том, кого ты выбираешь и как любишь. Я должна была доказать это и себе, и Зоэле. Я задумывалась, есть ли у семьи, с которой я боролась, те самые прочные, долговечные, износостойкие связи любви, которые и были целью моей борьбы.