Вкус невинности

Ей казалось, будто острая льдинка кольнула ее в самое сердце. Раньше в воображении она иногда представляла себе эту встречу: Эдуард должен был быть более нежен, более страстен. Он должен был, в конце концов, просить прощения. Он сделал ей так много зла. Но эта встреча получилась совсем не такой, как представляла Адель. Эдуард не любил ее. Он даже не считал, что в чем-то виноват, а между тем у нее вся душа ныла от мыслей о нем. Ярость, гнев и обида смешивались с поразительно наивной надеждой на то, что он разубедит ее, что он все-таки сумеет все уладить и они будут вместе. Потом злые слезы закипели на глазах Адель. Какого черта! Как можно быть такой дурой, такой невероятной идиоткой после того как жизнь, казалось бы, многому ее научила! К дьяволу все эти глупые надежды! Она больше не позволит ему смеяться над ней.

Если он не любит ее - ему же хуже! Да, хуже и ей, но и ему тоже, потому что она в конце концов сумеет за себя постоять!

У Эдуарда было ощущение, что он приехал к совершенно незнакомой женщине. Раньше Адель была подобно раскрытой книге: он видел малейшие движения ее души. Все, что она чувствовала, отражалось на ее лице, искрилось в глазах. Кроме того, ее влюбленность была так велика, что он отдыхал душой рядом с Адель, отвлекался, зная, что ей ничего от него не нужно, что она не преследует никаких корыстных целей. О, в Париже это редкость - встретить такую девушку. Теперь она изменилась, и это приходилось в который раз сознавать. На ее лице, красивом, как и прежде, не отражалось никаких чувств; изумрудные глаза были холодны и лишь раз или два сверкнули бриллиантовым жестким блеском, не предвещавшим ничего хорошего. Она хранила ледяное спокойствие и была убийственно равнодушна - так, что у Эдуарда появилось сильнейшее желание задеть ее, сделать ей больно, вывести из этого ледяного состояния, хотя бы раз увидеть в ее глазах вспышку чувств и доказать и себе, и ей, что она все еще любит его. Ему понадобилась вся сила воли, чтобы смирить это жесткое и нелепое желание.

Он уже понял - с первого ее взгляда - что она воспримет в штыки любое его объяснение. Любое оправдание использует для того, чтобы высказать свои презрение и гнев. Он не видел теперь необходимости что-то объяснять - это выглядело бы слишком нарочито. О том, что ребенок признан, он тоже не считал нужным упоминать. Ясно, что она скажет ему на это: гордость и гнев заставят Адель высмеять его поступок. Да и что в этом поступке было такого, чтобы говорить о нем?

Адель стояла, застыв в напряженной позе, явно ожидая от него чего-то. Эдуард спокойно и почти мягко сказал:

- Адель, я пришел расспросить вас о ребенке.

У нее чуть дернулся уголок рта.

- К чему? Ваш нотариус уже наверняка сообщил вам все нужные сведения.

- Да, я знаю, что это девочка и что вы назвали ее Дезире. - Его глаза снова стали задумчивы. - Поразительно, что вы назвали ее так.

- Что ж тут поразительного? Для меня она всегда была желанной. Я люблю свою дочь. Я не мыслю без нее жизни.

- Я рад за вас. Искренне рад. Вам, стало быть, легко жить. Ну, а как сама Дезире? Она здорова?

- Вполне.

- А роды? Не было никаких осложнений?

Она усмехнулась:

- Будто вы способны в этом что-то понимать.

- Я спросил не как знаток. Я спросил как человек, которому вы до сих пор небезразличны, Адель.

- Благодарю вас. Что до родов, то они прошли прекрасно. - Она не скрыла иронии в голосе. - Что до ваших чувств ко мне, то они хорошо мне известны.

Эдуард тихо произнес:

- Вы, очевидно, что-то имеете против меня. Я могу снова повторить то, что сказал вам год назад: я вас не обманывал.

- Вы…

- Позвольте мне договорить, - резко прервал он ее. - Поверьте, Адель, если вы и были чем-то разочарованы, то вина за это лишь в малой степени лежит на мне. Я всегда опасался этой вашей восторженности. Скорее всего, вы любили не того Эдуарда, каким я был, а того, каким вы меня представляли. Что поделаешь, такие ошибки часто совершаются в вашем возрасте. Со временем это проходит. Вас обманул не я, вы сами себя обманули. - Он усмехнулся. - Признаюсь, когда-то и я переживал что-то подобное.

- А теперь вы стали более трезво смотреть на мир.

- Намного более трезво. Нет смысла ненавидеть кого-то. Да и есть ли хоть в чем-либо смысл?

Она пожала плечами. Глаза ее были все так же холодны.

- Для меня смысл был, господин де Монтрей, когда я любила вас. Смысл был в том, чтобы приносить вам счастье. Но вы… вы низвели все это до такого уровня, что…

- Что вы имеете в виду?

- Вы низвели мою любовь до уровня двадцати тысяч франков, вот что!

Он усмехнулся.

- Вам, Адель, может показаться циничным, но все ваше возмущение - опять-таки от вашего возраста. Такова жизнь. Я не обращаю внимания на деньги. Это лишь был способ успокоить вашу мать.

- Мерзкий способ, господин де Монтрей. Циничный способ. Вы хоть и мните себя каким-то особенным, но на деле вы - обыкновенный великосветский щеголь, бессердечный, бесчувственный, один из тех, которые обступали меня в Опере. Я их ненавижу, а у вас и повадки, и способы - именно от них…

Эдуард холодно сказал:

- Жаль.

- Что «жаль»?