Вкус Парижа [Литрес]

Сейчас меня впервые встревожил наш парижский образ жизни. Не в силах заснуть, уставившись на медленно светлеющий прямоугольник окна, я впервые ощутил, что мы с женой два разных, отдельных человека и ничто – никакая любовь, никакая привязанность – не способно уничтожить пропасть между нами. У неё свои предпочтения, мысли, чувства, секреты. У меня – свои. Что случилось между ней и Люпоном? Было ли что-нибудь с прочими прожигателями жизни? Вдруг вспомнил, как после знакомства со знаменитым автогонщиком Борисом Ивановским Елена страстно заинтересовалась автомобильными состязаниями. Потом объявился какой-то шахматный гений, у которого она брала уроки. Подозрения тлели углями, прожигая доверие и привязанность, не позволяя заснуть. Я затаптывал их, я запрещал себе эти мысли, но они уже успели опалить мою нежность к жене.

Утром дом наполняли солнце и запах кофе. В коридоре на пути к ванной комнате я наткнулся на расстроенную Елену с чёрной туфелькой в руке.

– Доброе утро, – привычно поцеловала меня в небритую щёку и предъявила поцарапанные каблуки: – Смотри, совершенно новые туфли, из крокодильей кожи, между прочим! Пока бежала вчера, убила их о булыжники. Теперь только выбросить.

От слова «убила» меня передёрнуло, но она этого не заметила.

– И ещё умудрилась забыть в ресторане шляпку. А кстати, этот твой Дерюжин, мы по дороге поболтали, ужасно симпатичный человек. И галантный – проводил до подъезда.

У неё весело заискрились глаза, и ямочки на щеках то появлялись, то пропадали.

– Дерюжин – дворянин и полковник, герой Брусиловского прорыва, – заявил я хмуро, словно проводить Елену до дверей требовало невиданного мужества.

– То-то он мне сразу понравился! Давай как-нибудь пригласим его к нам?

Суше, чем намеревался, я сообщил:

– Вчера убили Люпона.

Она выронила туфлю:

– Как это? Мы же только вчера ужинали…

Почему-то меня покоробило, что смерть антиквара потрясла её.

– Он выбежал за тобой из ресторана, и кто-то застрелил его.

– Он выбежал за мной? Я даже не заметила.

– Его нашли раненым под мостом у ресторана и привезли ко мне. Он скончался на моём операционном столе.

– Боже мой… А убийцу нашли?

– Пока нет. Но швейцар и метрдотель донесли, что у тебя с ним произошёл какой-то конфликт…

– У меня с ним ничего не произошло! Я же вчера рассказала тебе. Он просто пристал ко мне!

Возразить было нечего, я прошлёпал в ванную.

Елена дождалась в коридоре, последовала за мной в гардеробную:

– Ты считаешь меня виноватой?

Я молчал.

Она обошла вокруг, положила руки мне на грудь:

– Саша, наверное, я виновата, что приняла его приглашение, но как я могла знать?..

– Конечно, не могла. Кто может знать, что может выйти для красивой женщины из постоянного весёлого времяпровождения без мужа, зато в компании светских повес? Не волнуйся, я заберу твою шляпку.

В ней словно выключился свет. Вместо него между нами возникло электрическое напряжение.

– Я… я не верю, что ты обвиняешь меня. Ты подозреваешь меня в чём-то?

– Я тебя ни в чём не подозреваю. Подозревает полиция.

Она тряпичной куклой осела на стул:

– Меня? Полиция думает, что я застрелила Люпона? С какой стати?

– Не волнуйся, подозревают не только тебя. Но эта ваша ссора и то, что он побежал догонять тебя… и ты так долго добиралась до госпиталя…

– Саша, ты же не веришь этому, правда?

Я воевал с запонками.

– Конечно, нет. Но хорошо бы доказать это полиции. Я сейчас поеду, попробую поговорить с метрдотелем ресторана.

– Нет, подожди, не оставляй меня. Я с ума сойду от тревоги. Побудь со мной.

– Как только с тебя снимут обвинение в убийстве, дорогая, – пошутил я, но по её дёрнувшемуся лицу догадался, что шутка не удалась. – А сейчас действительно надо как можно быстрее найти истинного виновника.

Она прижала ладонь ко лбу и, словно не понимая ни моих слов, ни своего положения, повторила:

– Не уходи. Я так надеялась, что мы проведём этот выходной вместе. Ты так редко свободен по утрам. Я думала, мы сходим в нашу кондитерскую, а потом в синема.

– Не сегодня.

Я никогда не мог разглядеть её лицо так, как видел чужие лица – со всеми чертами и особенностями. Я глядел на неё не столько глазами, сколько сердцем, и нежность туманила детали. Елена неизменно слагалась в моём мозгу в родной образ, как слагаются в привычный облик чёрно-белые смутные пятна на старой фотографии. Отмечались только перемены: обрезанные, высветленные и уложенные аккуратными волнами локоны, чёрный ободок вокруг знакомых аквамариновых лагун глаз, коралловое сердце губ. Зато, как рентгеновский аппарат видит лишь смутные контуры внешних тканей, но при этом проникает внутрь тела, так же чётко я ощущал каждое её переживание. Она расстроилась, а я, дурак, поддался собственному угрюмому настроению, сказал себе, что стараюсь ради неё, и остался непреклонен.