– Удивляюсь, что ты даже спрашиваешь. Если бы ты убила его, я бы понял, что он вынудил тебя на это. А измена… Может, конечно, я ретроград и сторонник домостроя, но я бы не позволил французскому правосудию рассчитаться с моей женщиной за её измену. В общем, не буду даже притворяться беспристрастным искателем истины. Я намеревался спасти тебя при любом раскладе и любой ценой. Но ты не могла там быть. Брошенную им женщину Люпон точно не стал бы приглашать тем же вечером на пирушку в узком кругу. И дама, готовая выпивать с ним в его гарсоньерке, не возмутилась бы лёгкой вольностью в ресторане. Было ещё одно доказательство, но тогда я его проглядел.
– Какое?
– Помнишь, я как-то спросил тебя, что ты делала в туалетной комнате ресторана? Ты ещё удивилась, почему я спрашиваю?
– Да, помню, вопрос и впрямь показался мне очень странным.
– Ты сказала, что обновила помаду. Так вот, гостья Люпона, судя по бокалу, пользовалась яркой помадой, но на окурках следов помады не было. Когда я это наконец сообразил, я спросил Валюбера, как выглядел окурок, найденный им под мостом? Он тоже был без помады.
Дерюжин хлопнул ладонью по собственному кулаку:
– Говорил я тебе, что Агнешка курила через мундштук!
Елена повернулась к нему, живо спросила:
– Агнешка? Кто такая Агнешка?
Как может щемить сердце от женского профиля? Лучше не смотреть.
Дмитрий смутился:
– Неважно, была у меня такая приятельница в Варшаве когда-то.
Я спас завсегдатая злачных варшавских притонов:
– Польский шик, видимо. А твои сигареты оставили бы алый ободок и в ателье, и под мостом.
– Как хорошо, когда логика и вещественные доказательства подтверждают супружеское доверие! – фыркнула Елена.
Странная штука: она собственным телом защищала меня от убийцы, казалось бы, всё ясно, а похоронить горечь и обиду не могла. Ничто на свете не может подтвердить доверие, даже готовность погибнуть друг за друга. Доверие либо есть, либо его нет. У нас оно исчезло.
– Елена, ещё раз: я не себе пытался доказать, что это была другая женщина, а полиции. Я был в этом уверен. Я искал убийцу и надеялся найти в ателье что-то, что укажет на него или неё, и нашёл. Поэтому я ничего там не тронул. И оказался прав: отпечатки пальцев на бокале принадлежали Марго.
– Нет большей ненависти, чем ненависть брошенной женщины, – грустно кивнул рюмке Дерюжин, видимо, припомнив нечто невесёлое из собственной биографии.
Маруся тянула душу жалобами:
– Знать увидел вас я не в добрый час…
Некоторые песни от постоянного пользования стираются, а русские, наоборот, с каждым повторением начинают вызывать рефлексивное волнение. Кто-то подпевал цыганке, кто-то мрачно пил, кто-то из эмигрантской публики кричал и рыдал, добросовестно изображая надрывное русское веселье. Елена слушала, как слушают такие песни все русские женщины – с грустью, подперев щеку ладонью.
– Косвенных указаний на её вину было много. Например, меня удивило, как долго мадемуазель Креспен не интересовалась, выжил ли её любовник. Клэр сообщила ей о ранении ещё до половины двенадцатого, а Марго отзвонила в больницу только спустя час и десять минут – в сорок минут первого.
– Если бы мужчина меня бросил, я бы вообще не волновалась о его самочувствии.
– Но Марго-то упорно делала вид, что между ними всё было в ажуре. И она всё же позвонила, только куда позднее, чем ожидалось бы от волнующейся любовницы.
– В Рамбуйе гнала, – мрачно пояснил Дерюжин.
– К сожалению, её телефонный разговор с Клэр доказывал, что вскоре после убийства она была дома. Иначе следователь сразу заподозрил бы её, а не постороннюю замужнюю женщину. Зато ты добиралась от ресторана до больницы почти двадцать минут, намного дольше, чем требовалось, чтобы пробежать 850 метров. Вот Валюбер и сосредоточился на тебе.
– Но я же объяснила, что запуталась! Только у моста Сен-Мишель, когда упала, поняла, что пробежала Малый мост.
– Тебе не верили. А я не знал, что у тебя был свидетель. Это ведь той ночью ты наткнулась на сумасшедшую, распевающую хабанеру, правда?
Она кивнула. Дерюжин хлопнул ладонью по столешнице, будто сам догадался.
– Я заставил Валюбера разыскать эту певицу. Она запомнила тебя благодаря твоей щедрости и подтвердила, что 27 мая, в ночь с пятницы на субботу, какая-то блондинка, вся в чёрном и без шляпки, вбежала на мост Сен-Мишель с правого берега, упала, потом встала, огляделась, бросила ей бумажку в десять франков и умчалась обратно на правый берег. Исчез этот временной провал, который позволил бы тебе вернуться под мост Турнель и застрелить там Люпона. Путь от ресторана до моста Сен-Мишель и оттуда к госпиталю как раз занимает минут двадцать.
Дерюжин снова разлил водку, и мы выпили за торжество истины.
Я доел последний пельмень:
– Из-за того, что у Марго имелось незыблемое алиби, я сосредоточился на страстном оппоненте Пер-Лашеза Марселе Додиньи, авторе угрожающей записки.
Елена резко оправила шаль:
– А встречаться почему-то помчался во «Фландрен» с ней.